Вацлав Михальский - Мир тесен

Сергей Алимович вышел из лаборатории с тем ощущением необыкновенной легкости в теле и чувством полета, какое приносит человеку победа. Навстречу шёл Мухтар.

— Ты что не в котловане? — спросил Сергей Алимович.

— Я один не работаю, — угрюмо потупившись, ответил Мухтар. — В горах родственник умер, ездил на соболезнование и разбил мотоцикл.

— Новый?

— У меня другого не было.

— Сильно?

— Переднее колесо всмятку, вилка погнулась. А-а!.. — Мухтар огорченно махнул рукой.

— А сам как не разбился?

— Спину ободрал до крови, а так ничего, даже сотрясения не было.

— Повезло.

— Какой там повезло: мотоцикл пропал. Запчасти где достанешь?

— Колесо я тебе дам и вилка найдётся, — улыбаясь сказал Сергей Алимович. — Мы свой драндулет списываем, на нём уже даже в котлован ездить опасно, вот-вот рассыпется, а колесо переднее почти новое и вилка ничего.

— Да! Что ты? Магарыч будет!

— Зачем мне твой магарыч, бери так.

— Когда?

— Хоть сейчас.

— Сейчас? Давай сейчас, а?

Они прошли во двор лаборатории к расхлябанному старому мотоциклу с квадратной, свареной из железных листов люлькой, в которой возили образцы бетона.

Теперь, когда пришел ответ из НИИ, Сергей Алимович не чувствовал больше раздражения при виде своего соседа Семена Лысцова, Мухтара или даже Кузькина — он всех их простил, как несмышлёнышей.

«Будете вырубать этот блок, как миленькие, — глядя на Мухтара, снимающего колесо, думал Сергей Алимович, — будете все выколупывать, рекордсмены».

— Ну, спасибо! Ну, спасибо! Магарыч за мной! — Мухтар долго тряс его руку.

Над скалистыми горами били молнии, их прерывистый синий свет освещал поселок, быстро темнело, налетал порывами ветер, посреди площади закружился смерч. Рейсовый автобус «Посёлок — город» отходил только через час, а Слава спешил. В последнем письме он писал Боре, что в субботу они отправятся на рыбалку. Слава приготовил две закидушки, — с крючками, с грузилом, всё честь честью, ему очень нравилась его затея с рыбалкой, он всю неделю не забывал о ней, мечтал, как найдут они с Борей отлогий бережок, куда можно будет заехать на коляске, как будут бросать в море закидушку с литым свинцовым грузилом, как будет счастлив Боря, когда ему повезёт и он вытянет сверкающую на солнце серебристую тарашку.

«Чем целый час ожидать автобус, лучше попробовать добраться на попутках», — решил Слава. Через пять минут он сидел на лавочке в кузове трехтонки и, подставив лицо влажному гетру, трясся вместе с другими пассажирами навстречу иссиня-чёрным беспросветным тучам. Рабочий поселок с его ранними огнями отодвигался всё дальше. Машина выбралась на трассу, и ветер загудел в ушах.

Напротив Славы, прижавшись друг к другу, сидели под огромным брезентовым плащом молодожены, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Она жадно курила длинную сигарету с фильтром, её маленькие тёмные глаза на мулатском лице щурились в остренькие щёлки. Сидевшие в кузове аварки равнодушно и брезгливо глядели, как она выпускает дым изо рта и из носа.

— Дождём нас провожает! — крикнула она, прижавшись к его высокому худому плечу, поцеловала в розовеющую в потёмках шею и зашептала о чем-то скороговоркой.

— Не бойся, — долетал до Славы его уверенный голос. — Я всегда прямо к поезду подъезжаю, и всегда билеты бывают. Достанем, не волнуйся.

У ног Славы стоял их большой чемодан и две кошёлки. Чемодан мешал Славе разогнуть ноги. «Бегут со стройки», — позавидовав их плащу, неприязненно подумал Слава и улыбнулся, перехватив блеснувшую в полутьме улыбку молоденькой аварки.

Остро пахнуло свежевзрытой землею, грохнул близкий гром, и пошёл сильный, светящийся в полутьме дождь. Аварки подняли над головами пустые плетёные корзины — они ездили в посёлок торговать фруктами и овощами. Крупные капли застрекотали по корзинам.

Молоденькая аварка смело улыбалась Славе, — поля корзины скрывали её от односельчанок. Чтобы не выдавать её, он тоже прикрылся воротом плаща и улыбался в ответ. В свисте полынного ветра, в белых струях дождя, в рёве мотора, берущего подъём, между Славой и этой аульской девочкой занимался тайный, трепетный огонек сочувствия. Глядя на ее тонкие руки, нежный рисунок груди под широким платьем, на расплывающееся в темноте невинно-хитроумное личико с большими, стерегущими мир глазами, он чувствовал себя на краю пропасти и желал сорваться.

Дождь становился все гуще. «Как хорошо, что я надел плащ», — подумал Слава. Тонкий югославский плащ промок насквозь, и по левому боку Славы катились обильные струи воды, но он не замечал их до тех пор, пока худая старуха с серебряными монетами на шее не отвлекла девочку каким-то разговором. Девочка повернулась спиной к Славе и принялась что-то рассказывать на гортанном аварском языке. Видно она была из бедовых, талантливых балагурок — её слова перемежались всплесками хохота. После одной, наверно, особенно удачной остроты, девочка стрельнула взглядом на Славу. Но он стремительно отвернулся, не в силах простить ей предательства, весь ещё во власти горячего, радостного чувства их недавней симпатии.