Вацлав Михальский - Мир тесен

«Такая из-за красного словца не пожалеет ни мать, ни отца» — с обидой подумал Слава, замечая, как намокли его брюки и неприятно холодит колени встречный ветер.

Огромные, словно баллистические ракеты, пронеслись один за другим встречные цементовозы, — там, в поселке, на большой стройке, конец месяца, а, главное, ждут комиссию из Москвы.

«Все чего-то ждут, — подумал Слава, — все на что-то надеются: начальство стройки — на то, что удастся подогнать хвосты до приезда комиссии; молодожёны, сидящие напротив — на то, что где-то на новом месте им будет лучше; аварки с плетёными корзинами над головами тоже имеют свою отдельную жизнь, свои надежды и радость. А мне можно надеяться, что не придётся особенно долго торчать на перекрёстке…»

Дождь вдруг ослабел и скоро совсем прекратился. Они выехали из зоны чёрных туч, впереди, по левую руку, замерцали редкие огни аула.

— Стучи! — попросили аварки.

Слава стукнул кулаком по мокрой кабине. Машина остановилась. Аварки долго вынимали из чулок деньги. У молоденькой монеты со звоном покатились по асфальту. Шофёр засмеялся, махнул рукой, дескать, — прощаю! — и рванул машину с места.

— Дай тебе бог хорошую жену! — совсем без акцента вдруг крикнула молоденькая аварка и помахала рукой — то ли шофёру, то ли Славе. Машина набрала скорость и фигурки на шоссе пропали из виду.

«Вот это и есть моя жизнь, — неожиданно подумал Слава, глядя на прижавшихся друг к другу остроносых беглецов-молодожёнов, на чёрные, слившиеся с небом, горы, на ртутный блеск мокрого шоссе. — Вот это и есть моя жизнь — другой не будет. И все эти люди, и дождь, и мокрая кабина, и мой стук кулаком по ней — теперь навсегда стали частью моей жизни. И всё с каждым мгновением уходит… — Как дыхание ветра на своём лице, почувствовал Слава движение времени. Это острое чувство захватило его, болью сжало сердце. — Невозвратная жизнь… Как всё летит и как навсегда остаётся… Эта Лариска из столовой без конца попадается мне на глаза.

Красивая, сильная, но совсем темнота. Ни грамма интеллекта. Она приехала на стройку с мечтою встретить «чоловика». Какие у неё зубы! Я никогда таких не видел — истинно жемчужные. Саша-французска. Ну почему Алимов познакомился с ней раньше меня? Я всегда опаздываю. Хорошая девочка. Умная. Нежная. Мне такие не встречаются. Я невезучий. А между тем, почему бы им не любить меня? И той же Лариске, и Саше, и Люсе? Они просто не знают меня, совсем не знают. Если бы они меня знали… Почему даже в хороших книгах всё проще и красивее, чем в жизни? Почему любовь — добровольное рабство? Почему всё так обидно устроено? Когда-то мама сказала, что семейная жизнь — это цепь компромиссов. А может быть, и вся жизнь вообще — цепь компромиссов?»

Вот и перекрёсток.

Слава стукнул по кабине. Машина остановилась. Он спрыгнул нечаянно в лужу, выругался, сунул в окошко мягкую потрёпанную рублёвку и остался один на широком чёрном шоссе. Грузовик с молодожёнами свернул к золотистой полосе огней маленькой станции, к поезду, который должен увезти беглецов в известные им радостные края. Слава вспомнил, что маленький Боря влетел той ночью к ним в купе, когда поезд проходил именно эту станцию.

Он снял мокрый плащ. Было душно, и теплое небо, и теплая земля словно хотели обласкать путников. Славе оставалось ехать ещё семьдесят километров. Одна за другой проносились машины. Слава терпеливо голосовал. Наконец затормозил старенький автобус.

— До города? — спросил Слава.

— Давай, — кивнул черноволосый водитель.

Слава с удовольствием умостился на ободранном сиденье у открытого окошка. Впереди него, покачиваясь, дремал худой верзила в лоснящейся рубахе и зелёной фуражке с высокой тульей, рядом с ним сидел мальчик лет восьми. Когда шофер на минуту включил свет, Слава с удивлением отметил, что мальчик держит в руках буханку хлеба, завёрнутую в номер той областной газеты, где напечатан репортаж о митинге строителей — он узнал этот номер по фотографии звена Сени Лысцова.

Гудел мотор, ярко горела в темноте доска с приборами. Спички у Славы намокли, и он прикурил над чёрной баранкой из широких ладоней водителя. Прикурив, не ушёл на свое место, а сел на переднее сиденье, чтобы от скуки можно было поговорить — дорога длинная.

«Алимов был в городе и ночевал в том же номере гостиницы, где жили тогда мы с Фёдором. Мир тесен. В жизни есть какие-то странные, непостижимые законы. Сколько раз я был свидетелем того, как случайность замыкала целые круги и всё выстраивалось в стройную систему.