Вацлав Михальский - Мир тесен

Смирнов положил трубку.

«Сто строк? Я ведь, главное, не видел этих людей и в котлован без Смирнова не пустят, да они уже и по домам разошлись — скоро вечер. И ноги не держат…»

«Мировой рекорд» — выстукал он заглавие на машинке. Закрыл глаза, стараясь сосредоточиться. А голова гудела и перед глазами мелькали железные поручни. Две страницы на машинке. У него всего пять фамилий и одна цифра…

Слава сидел за машинкой битый час и не мог придумать ни слова. Голова болела, болели глаза, хотелось все бросить, выйти на свежий воздух. Вся жизнь казалась неудачной. «Бездарный! Какой ты бездарный! Тупой! Бездарный…» — шептал он. Ему хотелось плакать и спать. Ноги под столом деревянные — ни согнуть, ни разогнуть. Он закрывал глаза — и сердце холодело.

За окном редакции, за голубыми решетками, кто-то невидимый выругался матом, и Слава в тот же миг сбросил с себя сонную одурь, застучал на машинке, с каждой строкой поднимаясь, словно на крыльях, над своим обшарпанным столом с машинкой «Консул», над сумеречной комнатой. В его воображении закружились сибирские чистые реки, бетонные плотины, хвойные леса, костры, всё то, о чём он где-то читал, что знал понаслышке с детства. Заметка «Мировой рекорд» заняла две странички машинописного текста. Когда Слава выстукал последнюю точку, в комнате было уже совсем темно.

— Здрасте! Моя фамилия Святкин. Я пришёл не в том смысле, что двое детей или там не соображаю. Я не хочу сказать, что тесно или не тесно, а в том смысле, что номер этого постановления не помню. Я приехал по вызову, семья у меня четыре человека, но я не дурной, кажется. В газете пишите — мировой рекорд, а денег не даёте, к тому же квартиру. — Во всей маленькой фигуре говорившего была нахохленность драчливого воробья, он начал свою речь тихо, а последние слова выкрикнул, сжав кулаки и перекосив голубоглазое плоское лицо.

— Вы, между прочим, свои соображения на бумаге изложите, — сказал Смирнов, указывая на свободный стул и придвигая его к столу.

— Благодарю вас, я не в том смысле, — попятился Святкин, — не дурной, кажется, зачем же сразу так?! Извините, не буду мешать. — Он икнул, прикрыл рот рукою с синей татуировкой и боком выскользнул из редакции.

— Чудак-человек, — усмехнулся Смирнов, — он из той бригады, что рекорд поставила, бетонщик.

— Чего он хотел? — спросил Слава.

— Он и сам не знает. Покуражиться, видно, хотел, да характеру не хватило.

— А вчера тётка приходила, — сказал Слава, — кричала, что билеты на детские сеансы в постоянном поселке дорого продают, да еще мальчишку, как свидетеля, с собой приволокла. А позже прораб один насчёт выгребных ям целый час распространялся.

— Привыкли по любому поводу в газету. — Смирнов заложил в машинку чистый лист бумаги, и раздраженно застучал по клавишам двумя тяжелыми пальцами.

— Это отлично — люди верят в печатное слово. Послушайте, Анатолий Иванович, а вы никогда не задумывались, что те слова, которые гладко ложатся на бумаге, невозможно употреблять в разговорной речи: они сразу становятся напыщенными?

— Эх, старик, мне б твои заботы и твои годы, — с тихой завистью вздохнул Смирнов, — иди на отделение журналистики, заочно, без этого сейчас не проживёшь.

Слава быстро вошёл в курс редакционной работы. Клише, подвалы, гранки, развороты, полосы, передовицы — всё это было хорошо знакомо ему с детства: мама много лет проработала в газете, и он невольно был посвящён в разные тонкости журналистского ремесла.

До позднего вечера они готовили очередной номер газеты, а потом, захватив с собой купленную Смирновым бутылку водки, пошли домой.

Из открытых окон на крыльцо и на ветки яблонь, делая темноту ещё чернее, падал желтый прямоугольник электрического света. Смирнов вошёл в дом, а Слава замешкался со щенком, приветливо ткнувшимся ему в ноги.

— Опять пол-литра принес! И так каждый день, ты и гостей за собой таскаешь, чтоб я молчала! Хватит, плевать мне на твоих дармоедов, каждый день глаза с ними заливаешь!

— Тише, дура, человек там!

— К черту всех твоих нахлебников, у нас не гостиница! Тебе лишь бы глотку залить! Мне надоело твоих собутыльников каждый день обслуживать!

— Замолчи!

Варя что-то швырнула об пол, зло зарыдав, крикнула:

— Когда же это, наконец, кончится?!

В маленькой темной прихожей Слава потерял ориентир и толкался плечом в стену. Смирнов открыл дверь:

— Заходи, старик, заходи!

Но Слава уже нашарил наружную дверь и выбежал на улицу.