Вацлав Михальский - Мир тесен

— Мы не можем сейчас связывать себя, что же ты молчишь?

— Я хочу ребенка.

— Обалдела?!

— О, какой ты грубый! Я все заботы возьму на себя.

— Возьму на себя. Подумаешь, героиня! Жанна Д’Арк! Всё это слова, одни слова… На что мы жить будем? Ты посмотри на наших сокурсников, на всех этих женатиков! На кого они похожи! Сейчас нам рано. Ты знаешь, какое мне предсказывают будущее. Я же занимаюсь, как вол, а что тогда?

— Как занимался, так и будешь заниматься. Я брошу институт, пойду работать. Я не покушаюсь на твое будущее, я мечтаю…

— A-а, — перебил её Борис, — мечтаю, мечтаю… Курчатов сказал: «Делайте в своей работе, в жизни только самое главное. Иначе второстепенное, хоть и нужное, легко заполнит всю вашу жизнь, возьмёт все силы и до главного не дойдёте». Понимаешь? — Все силы, всю жизнь возьмёт, все сломает, и я так и останусь подававшим надежды мальчиком!

— Моя тётя говорит, что у каждого ребёнка своя судьба, все вырастают, для всех хватает места под солнцем.

— Твоя тётя! Эта вечная твоя тётя. На все вопросы жизни у тебя эта тётя. Знаешь, ты сейчас похожа на человека, который накинул другому петлю на шею и говорит: «А насчёт табуреточки не беспокойтесь, я её сам выбью, не затрудню вас, не беспокойтесь, я от вас ничего не потребую!»

— Если я петля, то не будем больше об этом говорить. Никогда не будем.

— Ну, не обижайся, извини, — Борис положил руку на её плечо, — прости, я глупость сказал. Но сейчас ведь главное учиться. И тебе и мне. Ну и холод… — Он поднял воротник пальто. — Пойдём в кино?

Целый час они сидели в холодном фойе, ждали начала сеанса и молчали. Потом в полупустом и холодном зале они смотрели фильм. На экране было лето. Чёрное море, лунный берег и двое полуголых влюблённых.

— Что же делать будем? — неожиданно спросила Оля.

Он ничего не ответил.

Её стала бить мелкая, непреодолимая дрожь.

— Пойдём отсюда, на улице я скорее согреюсь. — Оля встала и пошла по чёрному залу навстречу полуголым влюбленным. Ему пришлось идти следом — на улицу, в холод и мрак. Густой, мокрый снег слепил глаза, бил по щекам, забирался за воротник. Он проводил Олю до её общежития и они молча расстались.

На ноябрьские праздники он уехал домой, прощаясь, сказал Оле:

— Придумай что-нибудь…

Он нарочно задержался дома на несколько дней, а когда приехал в город, то узнал, что Оля забрала документы из института и уехала к тётке. Ни адреса, ни фамилии Олиной тёти Борис не знал.

Первый раз в жизни — до пронзительной боли в груди, до тяжелого давящего шума в голове — он почувствовал себя отчаянным, пропащим негодяем. Ему хотелось бежать на вокзал…

Но чем дольше он шёл по улице, ведущей к вокзалу, чем сильнее обдувал его холодный ветер, тем большую власть забирал разум над его кающимся сердцем.

…В те первые дни там, у тётки, Оля не сумела, как надеялась, сразу найти работу где-нибудь в учреждении, и ей пришлось поступить чернорабочей на железную дорогу. Лопатой, похожей на трехтонку, она сыпала на насыпь свинцовый гравий, била тяжелой киркой — изо дня в день, изо дня в день. Руки горели от волдырей, её мутило и шатало… А дома, в маленькой, душной комнате умирала Олина тетка, болезнь её была неизлечимой.

Рядом в коридоре жила старуха. Звали её тетя Катя. Тётя Катя и Олина тётка были давнишние враги. Они воевали непримиримо из-за всего: из-за не так поставленого шкафчика, веника, пролитой воды. В маленьком коридорчике у них было две электрических лампочки: каждая зажигала свою. А когда они обе были в коридорчике, горели сразу две лампочки. «Принципиально», — говорила тётя Катя. Когда Оля приехала, наблюдательная старуха сразу поняла, в каком она положении, и чтобы ещё сильнее досадить своей соседке, в болезнь которой она не верила, на весь коридор бурчала.

— Шляются тут всякие, ребёночков нагуливают, а потом в роддомах их оставляют. Надо же!

Однажды зимним утром тетка скончалась. Обмыть и обрядить её старуха-соседка не пришла. Помогли незнакомые люди.

Через несколько дней после похорон она вдруг заявилась к Оле. В комнате царили беспорядок и запустение: Оля не могла заставить себя взяться за уборку — не было ни сил, ни желания. Только кровать умершей прикрыла темно-красным засаленным одеялом, натянув его поверх подушки, примятой головой покойницы. Возле кровати так и стоял ободранный стул, на котором лежали лекарства, разбитые ампулы морфия, кусочки ваты, и здесь же стакан воды и булочка. Какая-то старая женщина, кажется, сослуживица тётки, сказала Оле: