Вацлав Михальский - Мир тесен

Василий Петрович смутился под этим её взглядом и встал.

— Я бы это, я бы, Лида, в баньку сходил, собрала бы, а? — глядя мимо жены, виновато сказал Василий Петрович.

— Или дома нельзя? Ванну тебе для чего дали?

— Да, противная мне эта ванна и унитаз торчит, и не попаришься. Главное, я бы там с веничком, с веничком, а?!

— Знаю я эту баньку, опять…

— Да с чего, Лидуша? С чего, милая! — поднявшись на цыпочки и заглядывая в глаза своей дородной половины, говорил худой и маленький Василий Петрович. — Если бы и было с чего — в рот не взял. Я же слово дал? Дал! Если кто и попросит: «Пей, Вася! Ради бога, выпей!» А я ему: «Нет, милый, не могу! Режь — не могу! Не буду! Слово дал!»

— Знаю я эти слова, — подходя к окну, проворчала Лида.

— Что ты, Лидуша! Ты же меня знаешь! Просто в баньку, так соскучился! Так соскучился! Ты-то культурная, образованная, тебе нравится в ванной, а я к ней никак привыкнуть не могу, и унитаз опять же торчит.

— Причём здесь образование, — чуть покраснев, глядя вниз на сыновей, сказала Лида. — Ладно, иди, парься!

Он знал чем польстить: ещё в девичестве Лида окончила бухгалтерскую школу и вот уже десятый год считала чужие деньги в сберегательной кассе на главной улице посёлка.

— Я мигом! Мигом! — весь просияв, засуетился Василий Петрович.

— Только смотри, без этого! — тихо, но грозно сказала жена, доставая из светло-жёлтого шифоньера чистые трусы, майку, носки и полотенце для Василия Петровича.

— Да что ты, Лидуша! — клятвенно приложил обе руки к груди Василий Петрович и проскользнул на кухню. Здесь он, не теряя секунд, вынул из облупленного шкафчика вяленого чебачка, отрезал горбушку чёрного хлеба и всё это проворно завернул в газету вместе с мочалкой и мыльницей.

По случаю субботы в бане была толчея, но Василий Петрович любил людность. Минут сорок он высидел на продавленном чёрном диване в вестибюле, дожидаясь своей очереди. Сидеть ему было не скучно и потому, что он беседовал со своим соседом насчет космоса, и потому, что во внутреннем кармане пиджака, у сердца, он ощущал приятную тяжесть четвертинки. По дороге в баню он-таки не удержался — забежал в продмаг.

Войдя в предбанник, Василий Петрович прежде, чем раздеться, купил у ласкового старичка-банщика березовый веник. Благообразный, чистенький, весь словно только что выстиранный и выглаженный, банщик с улыбочкой всучил ему уже использованный веник, оббитый, почти без листьев. Взяв этот веник, Василий Петрович покрутил его в руках с разочарованием, но потребовать новый не решился.

Вдоволь напарившись, исхлестав себя докрасна жестким веником, Василий Петрович вымылся под холодным душем, хорошенько вытерся и, одевшись, розовый и возбуждённый, вышел в вестибюль. Чувствуя обновление и лёгкость во всём своем маленьком и тщедушном теле, Василий Петрович встал в хвост очереди за пивом.

Встал? Да разве он сам встал!

«Что-то» взяло и поставило его, то самое «что-то», которое ещё дома толкнуло его вынуть из шкафчика чебака, которое занесло его по пути в баню в продмаг. Но теперь, уж коли это «что-то» победило и добрую волю — «не пить её больше, проклятую», и страх перед взбучкой, теперь Василий Петрович стоял твёрдо, не мучаясь больше, и ни о чём не думая.

Когда вислоносый кучерявый и плешивый продавец Мишка с чёрными глазками, словно натёртыми салом, накачал ему две кружки пива, Василий Петрович подал ему полтинник. Полагалась сдача в две копейки, но Мишка сдачу не отдал и уже накачивал пиво следующему. Забирая с мокрого прилавка свои кружки и глядя как оседает в них белая пена, Василий Петрович подумал о том, что на старые деньги это не две копейки, а двадцать, но Мишке сказать об этом не решился.

Отойдя со своими кружками в уголок, он поставил их на широкий барьер по-летнему пустующего гардероба. Без суеты, деловито, Василий Петрович разложил на газете вяленого чебачка, хлеб, поставил пиво. С любовью очистил рыбинку, чебачок оказался жирным, спинка его светилась, правда, был он чуточку излишне солоноват, но это если есть его просто так, без пива, а под пиво он был что надо! Очистив рыбинку, Василий Петрович вытянул из нагрудного внутреннего кармана пиджака «маленькую» и ласково дал ей под зад. Не торопясь отпил половину пива из первой кружки, потом вылил туда четвертинку, а тару благородно отдал уборщице, что тенью скользила между пьющими. Ерш получился отменный, щёки у Василия Петровича разгорелися!

— Год не пей! Два не пей! А уж после бани! — лукаво и счастливо подмигнул Василий Петрович толстому взъерошенному дядьке, прихлёбывающему пиво рядом с ним.