Шейла Хети - Материнство

Такой, как они, я быть не хочу. Не хочу, чтобы моя жизнь зависела от медикаментов, не хочу признать, что во мне есть что-то, с чем я не могу справиться исключительно волевым усилием. И еще больше не хочу и не могу жить вот так – в слезах каждые полмесяца – до наступления менопаузы. Полмесяца крушить все вокруг, а потом полмесяца отстраивать все заново. От таких мыслей хочется умереть.

Наверное, поговорю с доктором. Или попытаюсь.

Когда-то давно, когда мы трахались и его член был во мне, из глубины тьмы пришло понимание, что мы оба, он и я, были или будем предками . Исходя из понимания нас как предков, я могла бы понять наши ссоры и всю сложность наших отношений.

Я не могла уснуть рядом с другими мужчинами и даже ощущала их в себе как что-то непривычное и чужое. С Майлзом все складывалось превосходно. Когда мы трахались в первый раз, я заметила, что не отстраняюсь – пусть даже самую чуточку – от него подсознательно, как бывает с другими, что мое тело не отвергает его, когда мы голые вместе.

Возможно, жизнь свела меня с ним, потому что хочет, чтобы мы произвели потомство. Даже когда думаешь, что не хочешь, какой-то магнит тянет тебя к нему, удерживает в одной квартире, заставляет думать о браке и детях и пытается вести к этому.

Возможно, ты в состоянии сопротивляться появлению детей, но все равно после стольких лет живешь с этим человеком. И что ты думаешь? Может быть, это свойство каждой женщины – упрямо держаться в одном месте, поскольку ее тело считает, что, если оставаться в одном месте достаточно долго, у нее родится ребенок? Она не хочет ребенка, но тело ей не верит. На каком-то уровне ей не верит никто. На каком-то уровне она сама себе не верит.

Я полагалась на монетки слишком долго. Не следует ли мне больше прислушиваться к голосу рассудка?

да

Не следует ли мне внимательнее прислушиваться к интуиции?

нет

Но у меня другое ощущение. Что-то говорит, что мне нужно больше слушать интуицию. Или именно из-за него я так долго и попадала в неприятности?

нет

То есть я не попадала в неприятности?

нет

Но у меня же возникали проблемы?

нет

Трудности в общении?

нет

Трудности в понимании того, что мне сообщают?

да

Отныне я хочу следовать голосу сердца, делать то, что правильно с моей точки зрения. Раньше я больше доверяла миру, чем себе. Почему это продолжалось так долго? Каждый раз, когда я слушала себя, было ли это ошибкой? Зачастую да. Но разве свобода делать ошибки не значимее всех на свете советов?

Сегодня я познакомилась с двухмесячной малышкой Либби. Девочка спала в своей голубенькой колыбельке. Либби сказала, что, едва взяв дочку на руки, подумала: «Мне никогда больше не нужно ни с кем встречаться». Ей было достаточно девочки.

Наконец-то она ощущала полное эмоциональное удовлетворение, которого не получала ни от музыкантов, ни от поэтов, ни от художников, ни от принцев, ни от кинорежиссеров. Лежа в плетеной колыбельке, малышка как будто пережидала жизнь в этой волшебной паутине, поймавшей еще одну душу, чтобы продержать ее много лет, а потом отпустить. Девочка показалась мне блескучей рыбкой в серебристой сети, сверкающей, пульсирующей душой; не имело значения, что она делает с жизнью, достаточно было и того, что она здесь. Жизнь не действие и не созерцание, жизнь – это быть здесь, в паутинке-сети, сверкающей на солнце, вынутой ненадолго из океанских глубин туда, где все ее видят, и снова погруженной в безвестность.

Зачем мне выдерживать ребенка у себя в животе? Что могло бы убедить меня сделать это: вытащить рыбку из морских глубин и заключить ее в эту прекрасную жизнь, в эту серебристую сеть?

Либби сказала, что я – юная душа или, должно быть, еще только постигаю мир. Она имела в виду, что моя душа еще не созрела до того, чтобы хотеть ребенка. Но я ответила, что, может быть, я слишком старая душа, чтобы снова проходить через это все – надежду, терпение, тревоги. Возможно, я просто древняя каменистая гора, бесчувственная и раздражительная, которая не хочет, чтобы по ее животу ползали всякие туристы.

С ребенком, вышедшим из ее тела, Либби ушла куда-то, куда я – то ли по трусости, то ли потому, что знаю себя лучше, – отправиться не могу. Не могу и не хочу садиться в поезд и спускаться в преисподнюю следом. То место, куда едет она, – для меня персональное табу, и потому я держу путь в другое, то, которое табу для нее. Сама мысль о нем пугает Либби так же, как меня пугает мысль о ребенке. Преисподняя не одна, их много, и для каждой из нас много запретных мест. Мне непонятно, как можно с радостью и без малейших колебаний броситься с головой в материнство, принять все, чего оно требует, впустить новую жизнь в свою. Для меня это смерти подобно. Но для нее подобен смерти или запретен мой путь.