Шейла Хети - Материнство

Позднее, в ванной, я заметила на ткани похожее на слезинку пятнышко крови.

Майрон сказала однажды: «Ты можешь справиться с дискомфортом в дружбе; почему же ты не справишься с дискомфортом в романтических отношениях?» Она обратила внимание, что я не терплю даже малейшего дискомфорта, и посоветовала быть снисходительнее: «Будь смелее. Что ты думаешь найти, если сбежишь? А если останешься, то, может быть, поймешь, какая ты сильная, сколько всего ты способна выдержать, увидишь, что боль – это нормально».

Почему я ее слушаю? Потому что она моя подруга? Но все знакомые женщины говорят одно и то же. И я отвечаю одним и тем же. Мы потворствуем друг дружке в самом безумном поведении. Майрон сказала: «По-моему, мне в браке тяжелее, чем ему». Как солдаты подталкивают друг друга, идя в бой, так и мы подталкиваем друг друга к отношениям. «Держись, – говорим мы. – Не убегай с передовой». Вот в чем мы стараемся убедить друг друга – в том, что это передовые линии нашей жизни. Если ты бежишь с передовой, чего стоит твоя жизнь? Мы подбадриваем друг друга: «Ну же, давай, пусть тебя искалечат, уничтожат, сотрут в порошок». Мне еще не встречалась женщина, которая не сказала бы так, или отнеслась к любви легко, как к игре. Мы смелы, мы стоим плечом к плечу. Мы не видим родину. Может быть, потому что у нас больше нет родины. Мы никогда не думали, что продержимся до конца. Но когда мужчины начали умирать и нам всем стало намного легче, спокойнее и свободнее без них, дети сказали: «Им нужно было давно уже бросить наших отцов – им, нашим глупым, отсталым мазохисткам-матерям». Но они выросли в мирное время. Они не понимали волнующего пульса войны.

Вчера за завтраком перед свадьбой Либби какой-то мужчина попросил у одной из женщин подержать ее малыша. Поднявшись из-за стола и обращаясь сразу ко всем и ни к кому, он сказал, что хотел бы, чтобы его жена согласилась родить еще одного ребенка – у них уже двое детей, – но она отказывается и собирается вернуться на работу. Он взял малышку на руки и стал носить по ресторану, а девочка от удовольствия широко открыла рот. Она как будто приклеилась к мужчине, как будто нашла свое, безопасное, место в мире, и выглядела при этом спокойной и довольной. И сам мужчина посолиднел, словно стал другим, словно обрел новое, большее содержание. Взрослые в зале ничего для него не значили. Он подошел к окну: «Какой чудесный сегодня день!» Потом он еще трижды вставал из-за стола, брал малышку на руки и крепко прижимал к себе.

На свадьбе Либби мы с Майлзом и поссорились. Жених и невеста – она в чудесном свадебном платье – стояли рядышком, и верилось в их любовь так легко. И я не сомневалась, что они останутся вместе и построят новую жизнь, сделают то, что невозможно для меня. Сама я никогда не верила в важность собственного брака настолько, чтобы закатить красивую и дорогую свадьбу. Мне так и не удалось убедить кого-нибудь заплатить за нее.

Знаю, многим это удалось – если не сложить счастливый союз, то устроить красивую и правдоподобную свадьбу, – но мне всегда казалось чем-то невозможным, как слетать на Луну. Жениха и невесту я воспринимала как две клетки, чей союз в моем воображении дополнял красоту идеальной свадьбы, хотя я и знала, что у них тоже случались неприятности. И все же прошлым вечером все их беды и проблемы казались прекрасным дополнением к триумфу дня. Самые обыденные события в человеческой жизни – они меня всегда так привлекали. Критиковать не могу, потому что все эти церемонии, ритуалы, во время которых люди совершают символические действия, остаются мне непонятными. Не думаю, что мы вообще во что-то верим.

Между тем мы с Майлзом поругались. Он бросал на меня сердитые взгляды, я грозилась уйти, в такси по дороге домой мы оба молчали, потом, не сказав другу ни слова, отправились спать – я первая, он через несколько часов, после того как просидел полночи в гостиной, играя в видеоигры.

Когда Майлз, все еще злой, лег наконец в постель, я разнервничалась, и мы еще немного поругались. Потом он повернулся ко мне спиной и притворился, что спит, а я подумала: «Хватит, это не игра. Это твоя жизнь».

Я вдруг поняла, что играла роль в нашей ссоре и что во всех отношениях и в человеческом бытии вообще много игры. А потом ощутила прилив радости и свободы, ставший, наверное, своего рода нирваной и продолжавшийся меньше минуты, но я успела понять, насколько мы все смешные, и что я – не мое поведение или мои роли, а вот этот обжигающий свет внутри меня – это неумолкающий смех. Вся жизнь предстала такой глупой, потому как я осознала, что есть карма: исполнение ролей. Ты играешь роли, таким образом задерживаясь в определенных ситуациях или попадая в другие, заранее предвидимые ситуации. Лежа в постели, я уже не помнила, из-за чего мы с Майлзом поругались, но понимала, в чем причина множества проблем – в гордости, эгоизме, нежелании терять лицо. Мы словно те самые ракушки, и самое главное – заботиться о них и лелеять их. Тем самым мы переводим их в разряд реальных субстанций, когда на самом деле они – ничто. Какие же мы глупые и мелочные! Сидя утром за рабочим столом, я не видела никакого выхода, но и там, где была прошлым вечером, я не думала о выходе – меня переполняли радость и умиротворение от осознания, на что мы обрекли себя без всякой на то причины.