Елена Анопова - Блудная дочь возвращается

Когда мы посещали кого-то и были на людях, как правило, вещал он, и выходило у него очень даже складно. Но многие откровения, слетавшие с его губ, уже были мне знакомы, так как были плодом наших многочасовых сидений на кухне. Видимо, одним из стереотипов, впитанных Андреем в его странствиях по Земле, было его мнение, что женщина «питает» мужчину, «содержит» его, делая своим рупором и плодом своего самовыражения. Сама же должна оставаться в тени, «не выступать и не рыпаться». В этом, безусловно, и Людмила Ткаченко сыграла свою роль -она всегда мечтала о таком распределении ролей в эзотерической паре. Психоаналитик определил бы это как комплекс. Но что поделаешь, Андрею такая расстановка сил импонировала. Он даже ставил меня в пример другим: «Видите, она может так сидеть в покое и молчать часами, сколько потребуется». Я действительно не испытывала особых трудностей - вещать мне было неинтересно, я не нуждалась в поклонении и одобрении заворожённых слушателей. Но мне было скучно, я с нетерпением ждала, когда же все перейдут к чаю и разговор примет более бытовой характер. Я понимала, что это тоже для меня необходимый опыт смирения, то, что мы потом назвали «работа с отклонениями», но я ощущала нехватку лёгкости общения, шуток, пустой болтовни без всякого напряжения. До времени мне всё-таки удавалось задавить свои порывы. Тем более звание Тронда, его высокая миссия, статус которых и я старалась всячески поддерживать, убеждали меня в моей подчинённой функции в этом тандеме.

Так пролетело лето. За это время мы, кажется, освоили почти весь Алфавит Алес, который в записях Андрея выглядел как таблички и умещался в один тоненький блокнотик. Пришло время освобождать наш милый приют, что мы сделали с некоторой грустью. И это естественно - мы возвращались к бытовой неустроенности, скучным повседневным хлопотам, семейным проблемам и тому подобное. Наступала осень, расставаться не хотелось, да и рано было. Мы чувствовали незавершённость общей работы, да и интерес друг к другу был ещё силён. Правда, интимные отношения свелись почти к нулю: я никогда не была пылкой любовницей, видя в близких отношениях скорее ритуал, нежели наслаждение, а Андрея причислить к категории сильных мужчин было довольно трудно даже в первые дни нашего союза. Впрочем, я не помню, чтоб меня это особенно напрягало.

Мы вернулись по своим домам: Андрей в коммуналку на Горького, я к родителям, и занялись разводами. У меня прошло всё более или менее нормально, тем более, что инициатором официального оформления был Юрка. Он проговорился, что его на это подтолкнул «ребе Гальперин», его «крёстный» папа (если так можно выразиться о некрещёном еврее), профессор ВГИКа. Этот человек, когда-то преподававший Юрке операторское мастерство, отличался особой расчётливостью, предусмотрительностью и честолюбием. Помню, он чуть ли не до инфаркта переживал, что его не посадили в президиум на партийном собрании «Мосфильма», хотя не снимал он уже лет тридцать. О своём единственном фильме, за который он получил Сталинскую премию, - «Трактористы», он мог с гордостью вспоминать часами. Квитанции за квартиру и телефон он собирал десятилетиями, опасаясь, что они могут прийти повторно и придётся платить. Свою старую «Волгу» он выводил из гаража раз в год, чтоб не заржавела, и это был целый ритуал. Однажды он уговорил нас поехать с ним и его супругой в Калугу на их машине. Чтоб не обижать старика, мы согласились. Вёл он машину со скоростью не более пятидесяти километров в час - я просто одурела от этой поездки. Когда мы отправились в музей Циолковского, он оставил около машины жену, милую старушку, стеречь автомобиль. Несмотря на все эти причуды, а может, и благодаря им, он был для Гантмана объектом почитания и служил авторитетом во всём.

Юрка очень трепетно относился к деньгам и, видимо, боялся, что если он много заработает после нашего разъезда, я могу потребовать свою долю, о чём его и предупредил Гальперин. Думаю, это было решающим фактором, заставившим его ускорить развод, хотя по-своему он меня любил и, безусловно, переживал мой уход. Облегчением для него служила уверенность, что я якобы «свихнулась», «ударилась в религию» и т.д., а не бросила его ради другого мужчины. Одно время я на расстоянии чувствовала его злобу и боялась открыть дверь на звонок: мне казалось, что он стоит за дверью с топором. Но, как позже оказалось, его ненависть была продиктована предположением, что я написала на него какое-то письмо в партком или пустила слух, что он собирается в Израиль, после чего его перестали приглашать на фильмы. Удивительно, как, прожив со мной почти десять лет, он мог такое вообразить? Думаю, нашлись доброхоты, которые поспешили меня очернить, а его неприятности на работе были связаны с его дурным характером. Направленную на меня агрессию и связанный с этим дискомфорт, которые я ощущала, длились недолго. Потом вдруг всё затихло. Как мне донесли друзья с «Мосфильма», он неожиданно сломал руку. Я не сомневалась, что его увечье было следствием его ненависти ко мне, вернувшейся, как бумеранг, к своему источнику.