Наталья Ким - Mainstream

— Я тебя штрафовать начну за матерщину.

— «Хрен» — литературное слово.

— В растительном смысле, а не в том, в котором ты употребляешь. Где ты вообще этого всего нахваталась? Вроде бы, девочка из приличной семьи.

— А тебе меня возить надоело: про машину спрашиваешь?

— Если честно, у меня плохие новости.

— Может, с утра не надо? Хотя… Раз уж заикнулся, все равно буду целый день напрягаться.

— Давай, ты свой материал в редакцию закинешь, и поедем в «Кабачок». Поговорим, позавтракаешь заодно. Не ела опять ничего? — Я у Стёпки бутерброды тырю. С сыром. С колбасой ему оставляю. Все равно колбасу не люблю.

— Как он тебя терпит?

— Так это он настоял, чтобы меня в штат взяли на втором курсе. Ему от меня — сплошная польза. Ты пойди, с этими непризнанными гениями договорись, чтобы вовремя материал сдали. Или сказали бы, сколько наваяют. Принесут три «кирпича» раз в год под расход, и еще им в ножки поклонись. А я — не гордая, могу и заранее договориться: когда, чего и сколько. И, заметь, у меня ни один материал не лежит. С колес — в номер.

— Ладно, гениальная журналистка, я тебя в машине жду.

После этого разговора Лиза помрачнела надолго.

Конечно, она никогда не думала, что счастье будет длиться вечно. Но уж во всяком случае не до конца сентября…

Да и это время тоже было непростым. С Женькой творилось что-то неладное. Теперь он уже не ездил один — только с охранником. Жутко похудел, глаза ввалились. Он заезжал несколько раз в редакцию, просил передать Сашке какие-то бумажки. Он сам сказал, что им лучше не встречаться какое-то время. Только звонил почти каждую ночь и они болтали часов до трех. Никогда — о его делах. Ничего — о том, с кем она теперь.

А Дмитриев сообщил вот что. Его жена сказала, что возвращается в городскую квартиру: дачный сезон окончен.

У Лизы в голове от этой новости начались крупные нестыковки. Неужели все это время Гоша пудрил мозги и ей, и жене? Или только ей?! И как тогда вообще можно объяснить то, что она открыто жила в его квартире? Неужели ему удалось убедить жену, что у них с его сыном что-то серьезное? Она и Костю еще ни разу в глаза не видела — только на фотографиях.

Права была Анька…

— А что будет со мной? — Глупее вопроса она в своей жизни не задавала.

— Ты не поняла…

— Ну, конец сезона, так конец сезона. Спасибо за завтрак. Я на трамвае поеду. Вещи мои Инке отвези, Женька потом заберет.

— Я еще не закончил…

— А вот я закончила. И лучше не трогай меня, если не хочешь, чтобы я тут все окна повышибала…

Лиза не помнила больше ничего из этого дня: ни встреч, ни разговоров, ни записи в студии — ничего. Инка сказала, что она пришла к ней в восемь вечера и молча села смотреть «Собаку Баскервилей». На вопросы не отвечала. Сотовый отключила.

Потом спохватилась, позвонила Женьке и сказала, что все хорошо.

Когда кассета закончилась, Лиза сказала:

— …Как можно быть такой дурой.

Потом очень подробно, перебирая все факты, рассказывала Инке события последних месяцев. Она, кажется, пыталась найти «точку невозврата», где она совершила главную ошибку.

— Лиза, ты сейчас ничего не решишь. Надо успокоиться.

— Я успокоюсь, когда он сдохнет. И у меня есть шанс — он уже старый… Он звонил тебе? Вещи привёз?

— Какие вещи?

— Понимаешь, я сказала, чтобы он к тебе привез мои вещи: я его видеть не хочу, к маме нельзя, она с ума сойдет. Ей вообще ничего нельзя говорить.

— Я поняла. Но это ведь только сегодня днем случилось. Мог и не успеть собрать.

— Разве?

— Послушай, ведь он тебе хотел что-то еще сказать. Может быть, поговорить с ним?

— Пускай он с женой разговаривает. Я — пас. Можно я сегодня у тебя переночую?

— Да, конечно.

Ночью Лиза растолкала Инку:

— Я поняла. Меня же никто практически в его квартире не видел: прихожу под утро, уезжаю днем. Он сам меня на работу возил, то есть у подъезда с ключами не торчу. Выходные — порознь. Жена вообще может не догадываться. Только вещи. А там их куда-нибудь припрятать — плёвое дело. Квартира-то здоровенная.

— Ну, и что теперь?

— Я была права с самого начала, вот что. А потом позволила себе мозги запудрить. Так вот дураков-то учат.

Дмитриев не звонил. Никому.

Лиза металась между желанием позвонить ему самой и сказать: «Вернись, я все прощу». Или позвонить Саше и спросить, сколько стоит заказать главного редактора. И попросить взаймы.

Самое ужасное: надо было ходить на работу и работать. И выглядеть прекрасно. И заставить себя не выглядывать по сто раз на дню в окно, чтобы посмотреть, не стоит ли внизу его машина. Ее все равно не было.