Лариса Исарова: Когда им шестнадцать

Жаль, что больше я не увижу ни ее, ни Володю.

Рассказ Кати мне понравился, я сказала, что отчетливо представляю всех героев, кроме нее и Володи.

— Неужели он не получился?

— Получился, только слишком идеальный. Ты нарисовала его одной голубой краской.

Катя на секунду смутилась, потом тряхнула челкой.

— Ну и что! Это прием романтизма, вы сами объясняли…

— Происходит нарушение единства стиля. Остальные твои герои — реальные…

— Честное слово, я о Володе ни слова не выдумала. Конечно, он редкость, поэтому и показался вам — голубым. Я тоже первые дни в больнице все приглядывалась, искала в нем недостатки. А потом поняла, что он всерьез хороший. И так обрадовалась. Значит, есть в жизни такие, не одни Сашки…

— А разве Сорока не такой, как Володя?

Она вздохнула, помолчала.

— Видно, нельзя склеивать разбитое. Я так долго ждала от него письма, что все перегорело. Нет, мы переписываемся, дружим, только я знаю твердо, он — не мой парень.

Потом Катя сказала, что отныне решила или ждать настоящего чувства, или совсем отказаться от личной жизни. Унизительно — видеть цель жизни — в счастливой любви. Больница только укрепила ее решимость быть врачом, таким, как Володя.

— Мама мечтает, чтобы я стала архитектором. Говорит, интеллектуальная профессия и среда культурная. И Дом архитектора ей очень нравится, все жалеет, что у нас нет туда доступа…

— А тебе эта профессия совсем не нравится?

Катя пожала плечами.

— Интересна, вернее, — нравилась, если бы она мне ее не навязывала. Вообще я замечаю, что многое делаю ей назло.

Я улыбнулась.

— И хотя нам часто одинаковые вещи нравятся, я, чтоб независимость сохранить, спорю. Вот недавно пошли мы с ней на выставку изделий народных промыслов. Такая резьба, такая роспись по дереву — чудо! Она ахала, а я губы кривила и нарочно стала говорить о гениальности абстрактной живописи. Хотя в душе считаю, что ее можно использовать только в прикладном искусстве, в коврах, тканях. Мама стала всякие книжные авторитеты привлекать, кипятилась от моего невежества, а я в душе посмеивалась. Это очень плохо?

— Очень. Некрасиво. Ты ведь еще ничего в жизни не создала сама своими руками, а презираешь родителей. Хотя позволяешь им себя содержать, одевать…

— Но если я вижу их недостатки…

— Нечестно пользоваться их помощью и высмеивать их.

Потом я больше месяца не видела Катю. Появилась она, подавленная. Попросила прочесть отрывок из ее дневника.

Такое опять случилось, что даже не знаю, как писать. Вспомню, и сердце замирает. Никогда раньше не думала, что жизнь человеческая — такая непрочная штука. Вернее, знала, слышала, но не верила.

В общем, пришла я из больницы в школу. Встретили неожиданно радостно. Димка сказал, что соскучился даже по моим глупостям. И я с ним села. Я видеть Верку не могла после того вечера… Я и не поздоровалась с ней, прошла, как мимо стенки, и очень обрадовалась, что она смутилась. Потом на уроке получила от нее записку:

«Нам надо поговорить на перемене».

Я ответила:

«Мне с тобой не о чем говорить».

Я понимала, что она боится, как бы я не проболталась девчонкам. Но ведь она должна была понимать, что я — не сплетница! А в данном случае я согласна с маминой любимой поговоркой: «Каждый сходит с ума по-совему».

Таких — не перевоспитать, Верка слишком хитрая и умная, никому даже в голову не приходит, какая она…

Ну, а потом, в середине третьего урока в класс зашла взволнованная Антонина и попросила Верку к директору. Верка пошла, но по дороге на меня оглянулась. В класс она не вернулась. А на перемене Галка выведала у Антонины, что у Верки внезапно умерла мама, прямо на работе. Всем жутко стало, а мне — особенно, я же с ней была знакома. И хоть говорила она всякие бабские глупости, но Верку любила, а теперь у Верки — никого…

И тут я прямо после уроков к ней побежала. Верка сидела с какой-то теткой, с работы ее мамы. Тетка плакала, причитала, а Верка слушала ее с застывшим лицом. Когда эта тетка меня увидела, она очень обрадовалась.

— Ну, вот чудненько, и подружка появилась. Я побегу, девочки, у нас еще много хлопот, а вы вместе погорюйте…

И только когда она убежала, Верка упала в подушки на кровати и начала плакать, никак я ее успокоить не могла. Да и не умею. Я предложила вызвать Павла, а она рукой замахала и потом тихо так заговорила, какая она была неблагодарная, как мать не ценила, и как мать ей все прощала.