Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

А Димка засмеялся и сказал:

— Но ведь это — типичная ситуация. Сейчас все девчонки бегают за парнями. Писатель не соврал…

— Но мог же он оскорбиться за героиню, высмеять ее…

— Наоборот. Он восхищается ее характером…

— И тебе бы понравилась такая девчонка?

Димка зашевелил ушами.

— Дело вкуса. Во всяком случае, сейчас парни — слабый пол, их завоевывают.

Потом пришли родители. И тогда Олег сказал мне, что «сдает дежурство, ЧП не было и посуда цела». Оказывается, она нас ему под надзор поручила. Тоже мне — день рождения называется!

Наш чертежник — ужасно хороший старик. Глаза у него белые, выцветшие и редко так мигают. Многим неприятно, когда он смотрит в лицо и головой качает. А волос у него совсем нет, только белый пух на затылке. И хоть чертежник очень добрый и вежливый, он до ужаса принципиальный. Никогда грязный чертеж не примет. По пять раз заставляет переделывать. А у нас ребята — «с талантами», черчение никто и за урок не считает. Он же взял и выставил в первой четверти семь двоек и три — самым нашим звездным личностям. Шуму было! Но он не уступил, и теперь его клянут и лодыри и отличники. Кажется, только я с ним лажу. Потому что люблю черчение. Правда, я могу сидеть и переделывать чертеж хоть сто часов подряд, это успокаивает не хуже «Трех мушкетеров». Я как-то рассказала Ине, а она говорит, что в медицине это называется «сбрасывать нервное напряжение». И еще очень мне интересно слушать рассказы нашего чертежника об архитектуре. Они у него, правда, чудные, без начала и конца. Начертит окружность на доске, вокруг — несколько полуовалов — и вдруг вспоминает, кто из архитекторов какие детали любил применять в отделке, да как сталкивались люди, исторические эпохи и субъективные вкусы человека…

Конечно, за его рассказы отметки никто не поставит, а многие ребята — рационалисты, ценят только полезные сведения, которые пригодятся в будущем. И его рассказы называют «лирикой». А я эту лирику могут часами слушать. Потому что он — всерьез одержим любимым делом. И когда он что-то вспоминает, я уже не вижу его морщин, мешков под глазами. У него такие глаза делаются детские, веселые, мудрые, счастливые…

Ну, так вот сегодня он пришел в класс и пошатнулся при объяснении, схватился за сердце, постоял немного с закрытыми глазами, а потом извинился, сказал, что сердце шалит, и продолжал объяснять сидя. Голос у него стал слабый, но он шутил, вспомнил про Корбюзье, сказал, что до войны сам мечтал построить дом-башню. А во внешних швах он хотел проложить желобы с черноземом и засадить их вьющимися растениями, они бы его дом оплели, не давали ему излишне нагреваться.

Он нам даже на доске контуры этого дома нарисовал, и впервые на его уроке, в классе стало по-настоящему тихо.

После звонка он попросил меня проводить его до учительской. Он на меня опирался, а сам еле ноги передвигал. А потом Антонина нам рассказала, что у него недавно сын в байдарочном походе утонул, жена с тех пор лежит парализованная…

И вот после уроков я потребовала, чтобы мы собрали комсомольскую группу. Кое-кто заныл, но Димка меня поддержал. Собрались мы без Антонины, так как она бы не дала нам «обсуждать» учителя. А речь шла о чертежнике и о нашем хамстве.

Галя сказала, что жалеть чертежника нечего, старик — плохой учитель, если его не слушают. Я взорвалась и назвала эти рассуждения подлыми. Я сказала, что чертежник не виноват, что к его предмету нет у нас уважения, что он прав, не спуская лодырям.

— Формалист! — крикнул кто-то из ребят.

— Нет, творческая личность. Именно потому он не позволяет к своему любимому предмету относиться халтурно… — сказала я.

И тут меня Димка поддержал. Он сказал, что неуважение к черчению у нас воспитано некоторыми учителями, постоянно подчеркивающими, что это — второстепенный предмет. А старик — молодец, он гнет свою линию и не поддался ни на какие уговоры, чтоб исправить двойки, значит, он — волевой!

И вдруг как-то само собой было принято решение срочно подчистить все хвосты по черчению. Я обещала сделать чертежи двум девчонкам, да мальчишки согласились взять на аркан кое-кого из «расхристанных», как чертежник называет наших двоечников. Снова мне удалось повернуть за собой класс. Не первый раз. Я всегда могу переубедить ребят, если вспылю. И эти мои «выходки» нравятся ребятам, развлекают их, но уважения ко мне — не вызывают.

На собрании я сидела с Верой, кипятилась и даже не заметила какого-то военного без погон. Очень, очень высокого почти под потолок. Потом Димка представил его нам как человека, прикрепленного к нашей комсомольской организации. Он встал и объяснил, что работал летчиком-испытателем, попал в аварию, теперь на инвалидности, и вот на партийный учет прикрепился к нашей школе.