Катрин Лове - Месье и мадам Рива

Эрмина хотела бы, чтобы дочь оставалась рядом и была счастливой. Чтобы у нее была интересная работа, дом, сад или, по крайней мере, хорошая квартира. Чтобы она родила детей. Внуки порадовали бы Эрмину больше всего на свете, маленькие гаврики, которых можно холить и лелеять. «Не свои дети, но почти свои», — призналась мне Эрмина, стоя возле дровяной печи, которая так замечательно грела нас в прошлом марте. Только вот Леонора никак не заводила детей и вряд ли заведет, особенно если станет ортодоксальной монашкой. «Жаловаться бессмысленно», — сказала Эрмина. Я ответила, что, может, жаловаться и бессмысленно, но у каждого из нас есть повод тосковать. «В сущности, наши мечты не менее законны, чем мечты других людей», — прибавила я. Мадам Рива молчала. Затем она спокойно заявила, что мечты не следует путать или смешивать одну с другой. Мечты, касающиеся лично нас и только нас, — одно дело: мы имеем полное право ими распоряжаться. Но мечты, касающиеся других людей, нам не принадлежат. И лучше держаться от подобных мечтаний подальше. По крайней мере, так думала госпожа Рива. «Мало-помалу у меня открылись глаза, — призналась Эрмина. — Но только после того, как я набила себе шишек и поняла, что надо не противопоставлять себя миру, а наоборот, дружить с ним». Жюст был согласен с женой по всем пунктам, кроме религиозного вопроса. Но что поделать? Этот риторический вопрос Эрмина задала, когда я собиралась покидать стариков, проведя у них почти весь день. Эрмина воскликнула «Но что поделать?», имея в виду супружеское разногласие и не ожидая ответа, а просто награждая окружающий мир собственным философским смирением.

Итак, в семье Рива, как и в любой гармоничной семье, нашлось место щекотливым, если не сказать царапающим, вопросам — и эти вопросы касались не выбора между мясом и овощами на пару, твердым и мягким матрасом, не спора, класть ли грязные носки в корзину для белья и на какой стороне супружеского ложа спать, а отношений с Господом или с кем-то вроде него.

Жюст Рива сразу заявил мне, что при нем лучше не упоминать о молитвах, омовениях, коленопреклонении, раскаянии и очищении от грехов, потому что он выйдет из себя. Он не терпел, чтобы людям, и особенно его родственникам, так запудривали мозги. «Понимаете, это сильнее меня! Я слишком много насмотрелся на все это в детстве и потом тоже», — признался мне Жюст как-то раз в начале апреля, когда мы вместе бодрым шагом гуляли по снегу. Господин Рива вдруг остановился. На висках у него вздулись вены. Он ткнул в небо пальцем и сказал, мол, проблема Церкви в том, что она слишком мало времени уделяет Богу и слишком много лезет к людям, пытаясь решить их проблемы. Он знает, он сталкивался с этим. В детстве он ходил к мессе, как и все в деревне. Он читал молитвы. Говорил, что верит во всемогущего Господа Отца, создателя неба и земли. Знал катехизис наизусть. Участвовал в религиозных процессиях. Сознавал, что несет свой крест. Отмечал праздники святых. И паломничества без Жюста не обошлись, и благодарственные молебны, и посещения монастырей. Он принял свое первое причастие и прошел обряд конфирмации. Он внимал тому, что ему читали, тому, что говорили священники. И вдруг проблема бросилась ему в глаза. Огромная проблема. Послание было очевидным. Жюст никогда не забудет слова Христа. Стоя в снегу, надвинув шапку чуть ли не на глаза, он процитировал мне несколько фраз, которые привлекали его своей простотой и убедительностью. «Все, что вы делаете ближнему, вы делаете мне». Эта цитата нравилась Жюсту больше всех, он считал, что на ней можно построить философию всей жизни. Еще он любил фразу про бревно: «И что ты смотришь на сучок в глазу брата твоего, а бревна в своем глазу не замечаешь?» Очень полезная фраза, чтобы смотреть правде в глаза и, главное, видеть со стороны самого себя. Что до сокровищ, «которые лучше собирать на небе, а не на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут», Жюст заверил меня, что часто об этом думает, ведь эти слова помогают ему наводить порядок в жизни, расставлять приоритеты. «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», — произнес Жюст, приглашая меня продолжить прогулку.

Мы шли по лесу. Снег там лежал не таким толстым слоем, солнце сеялось сквозь ветви деревьев. Может, атмосфера заставила Жюста разговориться и вспомнить о своем бунте. Само слово «бунт» кажется забавным в устах пожилого мужчины, но Жюсту было все равно. Вместо того чтобы утихнуть, детское чувство протеста со временем лишь возросло. Протеста против Церкви, которая проповедовала доверие, но не помогала идти вперед, не указывала дорогу, а лишь топила грешника в темных водах его греха. Разумеется, такое бурное возмущение — не лучшее чувство, и, наверное, с годами Жюсту следовало его укротить, но он не находил для этого оснований, да и не искал их. Когда ярость охватила господина Рива впервые, ему так сдавило грудь, что он не мог слова вымолвить. Ему тогда было девять лет. Один человек в деревне чинил крышу, упал и разбился насмерть. Ни тот человек, ни его жена, ни четверо детей не ходили в церковь. Жюст знал сына погибшего, они были ровесниками. Вдова решила устроить погребальную мессу. Господин Рива не знает, что произошло, но мессу не служили. Он слышал, в том числе и в собственной семье, что люди не хотели идти на похороны человека, лишившего себя Божьей милости. Мол, раз человек при жизни в церковь не ходил, нечего служить мессу теперь, когда он мертв. Мол, Господь знает, что делает, и если человек погиб в расцвете сил, то это неспроста. Жюст, который тогда был совсем ребенком, пытался закричать, но не смог выдавить из себя ни звука. В любом случае, никто не обращал на него внимания. Жители деревни не сочувствовали семье, потерявшей кормильца. Никто не принес вдове ни еды, ни одежды для детишек. Люди решили, что Господь признает лишь верующих, а вдова с детьми к ним не относятся. И жизнь продолжалась со сменой времен года, с изнуряющими работами, мессами, постами, исповедями, покаянными молитвами, молитвами по четкам, воздержанием, раскаянием, покупкой индульгенций.