Катрин Лове - Месье и мадам Рива

— И, однако, в любой момент все может пойти прахом, и никакого путешествия не будет.

Эрмина Рива произнесла эти слова, когда я надевала на лэптоп чехол. Жюст посмотрел на жену с неодобрением. Я, конечно, захотела узнать, почему все может пойти прахом. Старики пожали плечами, и Жюст сухо ответил: мол, возраст, возраст.

— Полноте! Вы в прекрасной форме! — я выразилась не слишком оригинально, и голос мой звучал неуверенно.

— Может быть, наша дочь Леонора с нами поедет, даже наверняка, она нам так сказала, — радостно уточнила Эрмина.

— Леонора вовсе не считает, что мы сами не справимся, не думайте, — поспешил добавить Жюст.

Старики объяснили мне, что, в отличие от сына Жонаса, Леонора интересуется Румынией, особенно восстановленными внешними и внутренними фресками монастырей Буковины. Получив художественное образование и несколько лет проработав в сфере реставрации предметов искусства, Леонора занялась более легким и прибыльным делом.

— Но к пятидесяти годам, да-да, — мадам Рива словно саму себя убеждала в том, что ее дочь уже не маленькая, — Леонора решила вновь заняться прежней работой, потому что только реставрация имеет для нее смысл. А вообще…

Мадам Рива ненадолго замолчала, прежде чем сообщить мне, что не удивится, если ее дочь станет ортодоксальной монахиней. Жюст был явно недоволен признанием жены, которое считал исключительно нелепым. Он ничего не сказал, только что-то пробурчал — с момента нашего знакомства я впервые слышала от него подобные звуки.

Позже мы возвращались к вопросу человеческого предназначения и с Эрминой, и с Жюстом, но по отдельности. После смерти Алексиса я чувствовала себя словно в зоне невесомости. Я стала часто ездить к Рива, но, несмотря на их доброжелательность и искренность, мне не удавалось до конца прийти в себя. Старики приглашали меня все чаще, и я вместе с ними участвовала в разных фестивалях, к которым они привыкли, даже в фестивале скакалок. Еще я участвовала в семинарах, которые супруги регулярно организовывали и которые должны были меня развлечь. Тематика семинаров была столь разнообразной, что меня развлекало уже само чтение названий: «Макроэкономический фундамент неравенств в XXI веке»; «Применение медицинского терапевтического гипноза во время эпидемий»; «Репродуктивные способности чешуекрылых бабочек в Арктике»; «Электромагнитные волны и ионизирующие излучения: миф и реальность» и так далее. Такие темы кого угодно заставят твердо стоять на земле, позабыв о невесомости. Но ничего не выходило. И даже в те редкие дни, когда я оказывалась на семинаре с ручкой и бумажкой, готовая записывать и активно участвовать в дискуссии, уже спустя несколько минут после начала меня уносило, не знаю, в какой слой стратосферы, и я барахталась в нем, не зная, как выбраться. Знаю только одно: я витала в облаках и потом под дулом пистолета или, наоборот, даже за большие деньги не смогла бы описать ни одного участника семинара или рассказать, о чем шла речь. Тогда мне стало ясно, что можно убежать от реальности на много часов, не засыпая и не принимая психотропных препаратов. Сознание того, что вне моего тела и мыслей существует место, где я могу существовать, оставаясь живой, потрясло и взволновало меня. По контрасту с этим состоянием небытия, в гостях у месье и мадам Рива я чувствовала абсолютно все: холод, ветер, снег, жар духовки, вкус абрикосового компота и даже ход времени. Я отчетливо слышала голоса супругов, рассказы Жюста о деревне, по которой мы с ним прогуливались, и ее жителях. Я слышала, как мадам Рива говорит о дочери, и понимала, что именно она говорит, иногда Эрмина использовала понятные слова, иногда пыталась выразить то, что языку неподвластно, она часто повторяла: «Понимаете, что я имею в виду?»

Когда я была не в горах, я писала отчеты или пыталась веселиться на какой-нибудь вечеринке, но в конце концов уплывала далеко-далеко, словно забыла о том, что такое светское общение. Я слишком много пила. Пила еще и еще. Вот, в принципе, и все мое времяпрепровождение. Мне казалось, что окружающие люди, включая тех, которые мне нравятся, работают на батарейках, а я одна среди всех из плоти и крови. На вечеринках люди говорили о проектах, которыми занимаются и в которых я ничего не смыслю. Они говорили кратко, почти ономатопеями [16] Словотворчество, слово, являющееся звукоподражанием: мяукать, кукарекать, кудахтать и т. п. , занятые бесконечным комментированием своих постов в социальных сетях, словно пойманные в сети, словно в кандалах. Однажды я сказала об этом своему соседу слева, мужчине лет пятидесяти. Тот, не отрываясь от планшета, ответил мне, что «да, Корсика хороша, но Сардиния еще лучше». Казалось, никто не живет жизнью, в которой льет дождь, поезда уезжают без пассажиров, ноги не держат, а воздух временами такой тяжелый, что вы не в силах поднять руку. Я пила еще и еще. Иногда взгляд за что-то цеплялся, но я не находила никого, с кем можно было бы завязать разговор о переполненном транспорте или межпозвоночных дисках. Как-то ко мне подошла незнакомая девушка, она улыбалась широкой искренней улыбкой. Ни с того ни с сего она спросила у меня, знаю ли я о переселении душ. Я ответила отрицательно и в свою очередь спросила, почему незнакомка решила задать мне такой вопрос, задает ли она его всем подряд, или я просто выгляжу как человек, которого интересует переселение душ. Создание лет тридцати в ответ просто протянуло мне рекламную листовку и удалилось восвояси. На листовке с обеих сторон готическим шрифтом были напечатаны координаты некоего Либеллио, доктора молекулярной биологии, специалиста по переселению душ. Реклама также гласила, что после нашей смерти мыслящие частицы нас, придерживаясь определенной траектории, переселяются и начинают жить своей жизнью, и это доказано экспериментальным путем. Каждому предлагалось убедиться в этом самому в любое удобное время, лучше — как можно быстрее. Сунув листовку в сумку (обычно я сразу выбрасываю такие вещи в ближайшую урну), я задумалась о том, не приближается ли конец света. А может, мы просто вошли в такую фазу, когда история топчется на месте, никак не решит, куда податься. Раньше все было просто, неверующие знали, что их ждет ад. В общем-то ничего не изменилось. Тот, кто задается вопросом о своем происхождении, о смысле бытия и сомневается даже в существовании ответа, может злиться только на себя самого. В наше время Церковь уже не чувствует необходимости талдычить нам о расплате за грехи. Теперь принято считать, что человек хозяин своей судьбы: возьмите себя в руки, реализуйте свой потенциал, лежебоки, включите мозги, на дворе век высоких технологий, черт побери, раскройте свой талант, и вы спасены! Неудивительно, что я испытала облегчение, когда после долгого разговора Эрмина Рива уверенным тоном сказала мне, что некоторые вещи выше нашего понимания и не стоит пытаться опускать их с неба на землю до нашего уровня, чего ради? Существуют ли души? Парят ли они вокруг нас, делая нам знаки и порой посмеиваясь? Надо ли прислушиваться к внутреннему голосу? Откуда он доносится? Должна ли без пяти минут пятидесятилетняя Леонора Рива прислушиваться к голосу, который велит ей встать на лестницу и заняться реставрацией фресок в холодной румынской церкви, а заодно вступить в какое-нибудь религиозное сообщество, организованное, как и любое братство, во имя доброй воли, благородных стремлений и духа соперничества? Эрмина не знает ответа на эти вопросы. И не хочет знать. Она говорит, что каждый должен идти вперед, ведомый смелостью, а не страхом, доверием, а не подозрительностью. Когда я сижу на кухне у госпожи Рива и слушаю ее, все становится на свои места. А когда я уезжаю, все снова запутывается.