Маргит Каффка - Цвета и годы

Малышки угомонились, посапывая во сне нахлипанными носиками. Мы молча уселись за ужин, и снова начало во мне закипать раздражение при виде того, как неохотно ковыряется Депеш вилкой в блюде с жарким.

— Съешь, съешь, ничего с тобой не случится, — хриплым от возбуждения голосом заявила я наконец. — И грансеньеру не грех снизойти иногда до скудной домашней пищи.

— Ну вот, опять. Чего тебе надо? — с поднятой вилкой в дрожащей руке неуверенно спросил он, уставясь на меня.

— Ничего! Разрешите только заметить: ваш вчерашний ужин с шампанским, которым вы аппетит себе поотбили, был немногим лучше, хоть и обошелся вдесятеро дороже.

— Это что еще такое, Магда, позволь тебя спросить? Уже и поесть нельзя дома спокойно, без подковырок. Кусок, что ли, у тебя отнимаю?

— У меня? Что ты, ничего подобного. Собственные денежки проедаешь; ну, подскажи сам, какие: свои холостяцкие долги, неуплаченные налоги, взносы в коллегию адвокатов, — нынче как раз извещение пришло, я видела; и то, что крестьянам даешь на гербовые марки, а могло бы на платья, на школу пойти этим бедным замарашкам, все решительно…

— Ну да, и твои доходы заодно, что ж ты, — скажи! От торфоразработок да сала комариного, с чилимовых [50] Чилим — водяной орех, болотный рогульник. плантаций и от воздушных замков! Ах, какой подлец и разбойник, на чужой шее сидит! Это меня ты дармоедом называешь, Магда? И у тебя язык поворачивается?

— У других, конечно, не повернется! У всех этих дружков разлюбезных, застольной шатии, пропойц неотесанных из комитатского собрания, у них — нет.

— Зачем вздор городишь? А впрочем, кое-кого я знаю, — вот уж точно пропойцы, все до единого. Родственнички милые твои! О них почему же молчишь?

— Что верно, то верно. Ты им по нраву пришелся. А как же: пить с ними пьешь, да еще кассирш этих им поставляешь; на скрипочке подыгрываешь больной рукой, только мигнут тебе, хлеб у цыгана Банко отбиваешь.

— Гм! Это что же, твоя приятельница старьевщица тебе наболтала?

— Не важно кто! Думаешь, никто не знает? Полгорода только о том и говорит. Думаешь, если не выхожу, так и не слышу ничего? Постыдился бы! В шуты, что ли, подрядился к ним?.. Конечно, Ене, беднягу, они не жаловали, хорош был слишком для них. А за тебя вот ухватились, хотя не знают даже, кто ты и откуда, кем хоть дед-то твой был. Ну, да и они с тех пор успели опуститься, не думай, не те уже, для них теперь любой сойдет. Где их гордость былая… Десять лет назад и глядеть бы не стали на всяких проходимцев.

— На таких, как я, то есть. Ну, вот что, послушай, хватит. Я тебе спускал, но если не ценишь, к черту, будь ты хоть кормящая-раскормящая, ступай к родичу какому-нибудь, пусть содержит тебя…

— Фу! Стыд какой! Глаза этим колоть…

— Ты первая начала! Сама сказала, что дармовщинку люблю, что твоя родня за мои ужины платит. Да чтоб я когда-нибудь глоток на чужие деньги выпил…

— То-то и оно. Ума не хватает. И в карты тебя вечно обыгрывают. У них-то хватает низости играть с тобой; растяпу, голяка обирать, зная, что семью без гроша оставляют. Годы целые не могу никуда носа высунуть, одеть нечего.

— А почему, собственно? Я, что ли, пропил? Где же ваши-то доходы хваленые?

— Так только совершенно безответственный, несерьезный человек может рассуждать… Опустившийся музыкант вроде тебя, а не мужчина. У тебя трое детей, ты забыл? Ради кого надрываюсь я тут до кровавого пота? И даже платья несчастного и того не заслужила.

— Мне любая служанка все сделала бы, из-за чего ты надрываешься. Дешевле и без этого нытья. Я разве троих хотел?

— А я, что ли? Изверг, бога-то не гневи! И правда, прибрал бы лучше бедняжек! А кто, кстати, бегал по докторам, когда у Марчи скарлатина была? Не ты? А теперь что говоришь!

— Конечно, как же их не жалеть. Ты ведь будешь растить.

— Ах, бестолочь несчастная. Ты бы лучше подумал, как Доктору Якоби заплатить, который Марчу вылечил. Вместо того чтобы на ужины тратиться с шампанским да с кассиршами.

— Опять кассирши!.. Это тоже твоя Трежи наплела? Ну, ну. Хорошенький из меня повеса, куда там! Омолодила, ничего не скажешь.

— И еще эта старая кочерга, Илка твоя ненаглядная. Ходишь ведь к ней, — думаешь, не знаю? Сидите и дымите вместе, как две старые трубы. По пятнадцать сигарет в день высасывает, даром что беззубая. «Хи-хи-хи» да «ха-ха-ха» надо всем на свете. И надо мной, дурочкой, которая здесь убивается. Ну, конечно: alte Liebe [51] Давняя пассия, старая любовь (нем.) . . Вот у нее легче сложилась жизнь.