Маргит Каффка - Цвета и годы

А ведь никаких оснований не было!.. Ничего такого у нас не произошло, что бывает между мужчиной и женщиной, хотя теперь я понимаю, что грани здесь более зыбки, нежели принято считать. Не раз, обороняясь от его желания, подумывала я в приливе какой-то яростной, горькой решимости: «А! Надо же его вознаградить. Одним гордо строптивым жестом швырнуть все к его ногам и отпустить: идите, вы свободны! Быть щедрой и снисходительной. Идите с миром и не чувствуйте себя униженным, — не думайте, будто скуплюсь и дорожусь с мелочно-торгашеской расчетливостью, силясь завлечь, к чему у вас нет ни склонности, ни охоты…» Никто меня не наставлял, я сама догадывалась: так было бы красивей, выше, человечней и благородней. Но нельзя! Моя жизнь уже зашла в тупик. Все, что я со своими слабыми силами ни предпринимала, рушилось, все было безуспешно. Быть может, по моей собственной вине: как видно, не годилась я для цепкой борьбы за независимое существование. Но опираясь на кого-то, с мужской помощью всегда умела страстно стремиться и желать. Да, придется стать его женой, замужней женщиной, «госпожой», опять принять обеспеченно-безопасную роль домоводки при ком-то и снова здесь, в Синере. Передо мной словно робко блеснуло прежнее. А что Хорват совсем другой человек, что материально… господи, образуется как-нибудь! Да и не мое это дело. Мне бы только защититься, попробовать устоять, — честно, разумно и упорно; с бдительным инстинктом самосохранения остерегаясь всяких подневольных, жутко безысходных положений, вроде того, в каком очутилась хоть та несчастная, неосторожная, приниженная и закабаленная почтмейстерша. Нет, только не это.

Мне хотелось другого! И я все поджидала, наблюдала, как он колеблется, борется с собой; то отмахнется с беспечной легкостью бесхарактерного человека, то вдруг подстегнет себя, дойдя чуть не до решительного объяснения, чтобы на следующий день опять отступить, уйти в привычную, привольную безответственность. В конце концов получилось по-моему. Какой-то внешний повод (новое разносное письмо старого Водички о дурной моей репутации, которая-де под угрозу ставит будущность моего сына) и мои отчаянные, негодующие рыдания побудили Хорвата в порыве взволнованного сострадания вдруг решиться: «Ну, значит, так тому и быть! Пускай так оно и будет!»

Неожиданной, захватывающей сенсацией стало для всего города наше бракосочетание.

И все вдруг подобрели ко мне, сделались ласковы, приветливы, заботливы и великодушны. Будто я и правда какой-то промах исправила, примирив этим с собой, и вот они милостиво, в приятном сознании своей доброты принимают меня обратно. Все разом уладилось на какое-то время.

Диковинный цирк эта наша жизнь!

Годы и времена года, бесчисленная вереница катящихся друг за другом дней! Как мало остается из их календарной россыпи, когда просеиваешь вот так в памяти все эти рассветы и закаты, весны и осени, новолунья и половодья, снег, дождь, цветы и плоды, сменяющиеся бесконечной чередой. У жизни человеческой иные меры, особые границы, которые по собственной прихоти судьба проводит на своей причудливой географической карте.

Если прикинуть по времени, второе мое замужество займет чуть не полжизни. Но, взятая в целом, она очень сократится — до небольшого кусочка, — эта уйма лет. Даже чудно́: сколько же раз, сколько дней приходилось начинать все сначала, — одеваться, разговаривать, хлопотать, сражаться с пустяками; сколько лет, оторвавшись от возни и забот, подняв прикованный к ним взгляд, повторишь бывало: «Листья падают, холодает, затапливать пора!» Или с тягостным безразличием вздохнешь при виде серого неба: «Эх, дожди, все дожди! Прошлое лето получше было, дружнее олеандры расцвели!» Или: «Опять рождество, достать, купить то да се…» Как от стирки, садится оно, время, — эта плотная, тяжелая, линяло-темная ткань. Сел и этот долгий, тягостный отрезок моей клонившейся к упадку жизни, — поистрепанный, поизорванный вдобавок тысячью ударов, коварных толчков и тычков, всей прозаической будничной суетой, изматывающей, изнашивающей борьбой за существование. Да, поизносили, поизмотали меня годы. Ну, а проживи я жизнь мирно, тихо, изящно и спокойно? Старость: не один ли конец?.. Я уже и доискиваться перестала, где ошиблась и в чем. Жизнь каждого человека определяется, вероятно, его собственной природой; либо природа, существо наше меняется, приноравливаясь к обстоятельствам. И поздно мне примерять какое-нибудь иное прошлое, когда оно уже стало мной, создало меня.