Маргит Каффка - Цвета и годы

— Вот и этого жалкого, урезанного счастья придется вскоре лишиться, — с горечью сетовал Эндре на другой день. — Я уже и приходить боюсь, еще болтать начнут.

— Пускай, я ничем себя не запятнала! — поспешила я в испуге отпереться.

— Не запятнали!.. Зато я, я больше не могу! Что я, по-вашему, — железный?

Он помолчал, быстро, нервно дыша, вскочил и ушел. Несколько дней я его не видела и по ночам неподвижно лежала с открытыми глазами, слушая легкое похрапыванье Ене. Потом пошла как-то под вечер проведать тетку Бельтеки. На углу улицы Меде в зимних сумерках заслышала я шаги у себя за спиной. Он.

— Вы куда?

— К тете.

— Я тоже загляну через десять минут, как будто случайно. Нужно с вами объясниться.

Там мы с полчаса томились, скованные бесцельным, бессвязным, невыносимым разговором, потом оба поднялись и ушли.

«Вот уж когда заметят, так заметят, судачить начнут, — подумала я, — но теперь пускай, теперь все равно!».

Под покровом сумерек мы переулками проскользнули в сквер, — только снег белел там меж заиндевелыми деревьями, и дошли до длинной чугунной ограды под Замком, за которой простирался графский парк. Летом тут гуляют, но в это время не было ни души. Лишь далекие фонари мерцали сквозь туманную мглу над рядами лавок с освещенными дверями, а за ними, за оградой, безмолвно высились огромные дубы в белых клоках и тянулись вереницы елочек, запеленутых в снежок. Мы присели на скамейку, и Эндре бросился целовать мне руки, — обнаженные запястья под перчатками. «Ой, как от дома далеко», — метнулась беспокойная мысль.

— Не бойтесь, Магда, я не злодей и не полоумный. Но я не могу, не хочу из-за какой-то ошибки жизнь свою губить. Нашу жизнь. Поедемте со мной.

— Эндре, но вы…

— Разведитесь, будьте моей женой!

— Эндре, подумайте, что вы говорите!

— Да, едемте со мной! Говорю, как оно есть, Магда, — я ни о чем не пожалею. Ни один из нас больше так уже не полюбит. Поедем!

Эти слова мощными, величавыми вспышками жизни врывались в душу, ее неотвеченным зовом, — странной, бегучей мечтой. Поистине это было цельное, захватывающее переживание. Но ни на миг не шевельнулось у меня желание последовать искушению. Разницы меж красивой игрой минутных страстей и будничным светом реальности я не упускала. «Он и сам посмотрит на все другими глазами завтра утром!»

— Видите ли, Эндре, — проникновенно, со всей возможной убедительностью сказала я, — мне нужно вам что-то сообщить. Это все сразу меняет. Я через семь месяцев… у меня должен быть ребенок… Я уже не могу свободно располагать собой.

Воцарилось глубокое молчание, непередаваемо грустное, растроганно и садняще прощальное. Но было в нем что-то и освобождающее… Эта едва возникшая, затрепетавшая жизнь уже словно защитила меня, отвратив какой-то пугающий, а, может, роковой насильственный перелом. Действие, решение — это было бы уже слишком. А так — это нужно мне. Нужна память хоть об одном прекрасном, полнящем душу вечере.

Молча понурясь, пошел Эндре меня проводить. Но в узеньком проулке между лавчонками, украдкой оглядевшись, вдруг стиснул мне руку.

— Взгляните на меня. Еще один раз!

И впился в мой рот — яростно, неожиданно, я даже не успела воспротивиться. Но в следующее мгновенье, пристыженная, возмущенная, испуганно оттолкнула его.

— Уходите! Сейчас же. Чтобы я вас не видела больше!

Опрометью выбежала я из проулка. Третий от угла дом в Хайдувароше был наш. Дома было чисто и тепло, служанка накрывала на стол к ужину. Впотьмах посрывала я с себя верхнюю одежду, корсет и через две минуты в привычном, свободном домашнем платье уже сидела под лампой в ожидании мужа, зашивая что-то с деланным спокойствием.

— Где-нибудь была? — бросил он между прочим.

— У Илки, — внешне безразлично, но с глубоким тайным испугом ответила я.

Солгала! Хотя формально сказала правду.

— Вообрази, — сообщил Ене на другой день. — Эндре-то наш взял да укатил. В контору заходил попрощаться; сказал, домой срочно вызывают. Кланяться велел и поцеловать!

С облегчением, почти счастьем села я за обеденный стол. Под вечер заглянула служанка: просят меня, дескать, на минутку, поговорить.

— Кто там? — встрепенулась я в невольном страхе.

— Разносчик газет.

— Вот тебе раз! — засмеялась я, удивленная и успокоенная. — Поди, Ене, посмотри!

— Письмо тебе, гляди-ка. От Эндре? Его рука. Нашел способ проститься. Вот чудак!

Передав мне письмо, он распечатал свою огромную, с простыню, газету. Лишь некоторое время спустя поднял опять глаза: