Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

Один раз на уроке я застала Джигитова в противогазе. Кто-то забыл его в парте после военного дела. Я сделала вид, что Джигитов в противогазе на литературе — нормальное явление. Он вертелся, обливался потом, но не сдавался, он очень надеялся, что я его или вызову, или выгоню, или накричу — он не был только готов к равнодушию.

На перемене, сняв маску, он спросил с надеждой:

— А в дневник вы мне ничего внушительного не напишете?

— А за что?

Он утер лицо платком и вздохнул.

— Эх, надо было бы это сделать у Нинон Алексеевны! То-то звону по школе было бы…

— Вам сколько лет, Джигитов? — спросила я.

— Шестнадцать…

Он смущенно шмыгнул носом. Понял…

Когда мы поехали на экскурсию в литературный музей, я попросила Джигитова собрать у всех деньги на билеты. И еще я боялась растерять часть учеников по дороге. Поэтому я сказала, что прошу Джигитова с высоты своего роста нести службу дозорного, чтобы никто не отставал.

Мои поручения он воспринял крайне серьезно. Собрал деньги, а затем все путешествие вел себя как пастух, которому доверено стадо бестолковых овец. Домой девятиклассники возвращались без меня, я осталась в библиотеке музея, и Джигитов доставил всю группу в полном порядке, только девочки возмущались, что он относился к ним как к неодушевленным предметам.

На другой день я поблагодарила его, он иронически усмехнулся и с тех пор исполнял роль пастуха во всех наших походах в театры и музеи. При всей развязности он, видимо, был и застенчив и легкораним — может быть, Бураков это понимал?!

Не случайно он иногда, слушая остроты Джигитова, смущался за его детские выходки. И на усатом розовом лице Буракова появлялось выражение, напоминающее смущение молодой матери, чей младенец очень плохо воспитан.

Этот мальчик все больше завоевывал мое уважение. И своей привязанностью к другу, и тем, что никогда не просил пересдать. Он принимал любую отметку по литературе как закон, не имеющий обратного действия.

Однажды Джигитов после уроков дождался меня и сказал, что хочет избавиться от тройки. Я предложила ему подготовить доклад по творчеству любимого им писателя.

— А можно я расскажу о Романе Киме — детективе высшего класса? Или вы презираете этот жанр?

— Жанр нельзя презирать, можно презирать плохие произведения. А что вас привлекает в Киме?

Джигитов немного покачался надо мной, двигая ногой, точно натирал пол.

— Умный, так сказать, человек. Родился, как говорится, в более-менее приличной семье. Все написано явно документально. И без сю-сю-соплей, так сказать. Фраза бьет, как током, сказано — сделано, никаких сантиментов и бульварных красот…

— Чем же интересны герои Кима?

— Не сопливы, не болтливы, не трусливы. Короче — истинные джентльмены, — и захихикал.

Тогда я сказала:

— Кстати, Джигитов, почему бы вам не помочь Буракову с литературой, ему так трудно выражать свои мысли.

И вдруг услышала:

— Бураков, между нами, излишек производства, как говорится. Ну, зачем таким «личностям» десятилетка? Шел бы в шоферы. Его ведь ничего не интересует, кроме дурацких «Москвичей» и «Жигулей».

Я опешила, глядя на его тонкие, презрительно искривленные губы.

— А для вас десятилетка обязательна?

— Зачем ханжить?! Конечно, я многого добьюсь. Я и рисую, и в математике не последний, как вам известно, я-то смогу внести свой кирпичик в науку, а он? Пардон, такие середнячки нужны, конечно, как фундамент, но стоит ли государству на них тратить столько средств?

А ведь он дружил с Бураковым, принимал его помощь?!

— Бураков знает о вашем отношении, тайном презрении?

Джигитов пошевелил подвижными бровями.

— Он ценит мою объективность, главное для таких — не самообольщаться…

Вновь эти мальчики приоткрылись в сочинении: «Что вы понимаете под термином «хорошие манеры»?»

Бураков написал: «Хорошие манеры — это хорошее отношение к людям. Если ты, проходя, не забудешь поздороваться с родителями, с соседями — это хорошая манера. Если в автобусе, где ты сидишь, появилась старушка, и ты, хотя сзади есть свободные места, уступаешь свое место — это хорошая манера! И тебе потом станет хорошо: ты хоть на каплю кому-то сделал жизнь легче».

Джигитов подал мне вырванный из тетради листок, озаглавленный «Произведение нерадивого ученика Гогочки Джигитова. Хранить вечно у сердца».

Дальше шло круглым почерком.

«По убеждению я хипарь, неокритист и сторонник возврата к матушке-природе. Главное в современном обществе — удивить, а в первобытном — вежливость была признаком дурного тона. Я — за первобытных джентльменов. Поэтому также люблю шокировать. Чтобы какая-нибудь Дунька, возвращаясь с вечера, говорила мужу: «Цыпочка, а ты видел того, длинного, с волосами, в шубе? Кошмар?!» При этом надо не улыбаться, делать мрачное тупое лицо, а потом что-то произнести по-английски. Гарантируется стопроцентный успех!»