Лариса Исарова: Задача со многими неизвестными

— Записывать надо.

— А учебник на что?

— Да, учебник… — жалобно проныла толстенькая Примак, — того, что говорит Марина Владимировна, в учебнике нет…

— Что? Значит, я еще должен учить сверх программы? — Ланщиков посмотрел на меня с таким ужасом, точно я предложила ему изучать китайский язык.

Пожаловаться классному руководителю, завучу? Но я была самолюбива, я не могла расписаться в собственной беспомощности. И тогда я предложила мой «декрет о воле», чтобы сломить их пассивную забастовку.

Несколько дней ученики проверяли мою выдержку. Мальчики шелестели газетами, играли в «морской бой», девочки рукодельничали, листали стихи.

Отрезвление пришло через неделю.

Оказалось, что Саше Пушкину можно позволять делать на уроке, что угодно. Его память, как сито, отбирала, отжимала самое главное в любом выступлении. Зоткин помнил все, однако пересказывал механически, без проблеска индивидуальности. А вот Джигитов, хотя все понимал с полуслова, но выражался необыкновенно косноязычно.

Девочкам пришлось труднее.

Ни одной представительнице слабого пола не удалось совмещать два дела, и я не поскупилась на двойки. Как это ни странно, мои отношения с девятым «Б» стали чуть лучше. В учениках пробудился хоть слабый интерес к учительнице литературы. Они начали смотреть на меня с любопытством, как на фокусника, из рукава которого может выпорхнуть голубь…

Джигитова я заметила на первом же уроке. Уж очень это была живописная личность! Длинное лицо, длинный нос, длинные соломенные волосы и сощуренные глаза, прыгающие бровки и язвительные губы. А узким длинным подбородком, сильно выступавшим вперед, Джигитов точно клевал парту, когда рисовал на обложках своих тетрадей, рискуя их поцарапать длиннейшим ногтем на мизинце. Иногда же этим ногтем он чесал в ухе, но чаще поглаживал себя по волосам, с затылка на лоб, бормоча: «Ай да, Гогочка, молодец!»

Вокруг шеи у него был намотан яркий шелковый платок, расписанный русалками — бич всех учителей, которые с неравным успехом пытались снять с Джигитова это украшение, слишком сильно действующее на наши нервы.

Если Джигитов уважал учителя или если урок был ему интересен, он застегивал куртку повыше, пряча платок, но если у него намечался конфликт — русалки немедленно выпускались на свободу.

Из-за этого платка его даже вызывали на педсовет, но он остался непоколебим, заявив, что у него хроническая ангина, что синтетика противопоказана его горлу, а платок из натурального шелка, и главное, нет никаких специальных постановлений министерства просвещения, запрещающих ученикам носить на шее платки с русалками.

И мы сдались, все, кроме Натальи Георгиевны — завуча и Нинон Алексеевны — учительницы истории; они продолжали единоборство с ехидными русалками.

А вот его сосед по парте ничем не выделялся, спокойный троечник, курносый, пухлый, не претендующий на более высокие оценки — Бураков оживал только, если его донимал Джигитов. Тогда он пыхтел, краснел, виновато поглядывая на меня, с грацией юного бегемотика стараясь отжать Джигитова на его часть парты.

Когда мы изучали «Войну и мир» Л. Толстого, я дала сочинение на тему «Лицо — зеркало души?». Мне хотелось, чтобы девятиклассники поразились умению Толстого создавать неповторимые портретные детали и сами попробовали бы описать внешне любого интересного им человека.

Тетрадь Джигитова была щедро разукрашена изображениями фантастических самолетов не только на обложке, но даже на полях — разноцветной пастой. И между ними было написано следующее:

«Я хочу написать свой портрет с человека, чье прозвище Джон. У него лицо добряка и такой же характер: глаза зеленые, нос картошкой и небритые еще усики. Прическа а-ля Армстронг дополняется круглой физиономией, всегда всем довольной, и пухлыми губками бантиком. Особые приметы — носит очки, когда поблизости нет девочек. Особенности характера — болезненно реагирует на шутки. Жизнерадостное выражение сменяется бешеным и сыплются угрозы, которые никогда не выполняются, а через минуту — снова мир и тишь на круглом лице. Относительно его воли я пока точных данных не имею, но смею предположить, что она — не гигантских размеров».

Сразу за тетрадью Джигитова в стопке сочинений лежала общая тетрадь Буракова в целлофановой обложке, такая аккуратная, точно принадлежала девочке.