Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Император заказал два портрета, свой и жены, пообещав позировать, и по просьбе Екатерины определил Матвеева к Боонену учеником. Только сказал, что стипендию будет платить матушка-императрица из своих сундуков, чтобы не разорять государство.

В мастерской художника было уютно, тепло. Горница не поражала размерами, как у Сило, где царь закупил сразу двенадцать картин с морскими пейзажами для Петергофа и Голландского домика. Мастерская Боонена скорее напоминала обычную приемную залу в любом здешнем доме. Тяжелые столы на толстых увесистых ножках, заваленные картонами с гравюрами. Вокруг — высокие резные стулья с соломенными сиденьями и высокими жесткими резными спинками, с которых глядели деревянные козлолицые сатиры и веселые грудастые девы.

Императрица позировала больше Петра. Его жгло всегдашнее нетерпение, он часто убегал на улицу глотнуть влажного воздуха, а она сидела достойно, небрежно, укутанная горностаевой мантией, но без молодого оживления в лице. Только поблескивали угольками зоркие глаза, с прищуром, словно ей виделось что-то далеко, за стеной… Но художник не заметил в ней истинного величия и изобразил ее обычной голландской мемфрау, вальяжной и умиротворенной домом, мужем, детьми… А глаза Петра горели странным огнем. Они жили и на портрете — неспокойные, тревожные, недобрые.

Потом император повез ее на буере в Заандам и по дороге опять ударился в воспоминания. Екатерину укачивало, но она стискивала зубы, только чаще опускала руку в замшевый мешочек, на ощупь размазывала по пальцам румяна и украдкой проводила по своим бледным позеленевшим щекам. Верная новой привычке, она теперь никогда не огорчала его своим нездоровьем…

Петр усмехнулся, вспомнив, как жил в крошечном домике маленького толстенького Геррита Киста. Хозяин страдал, что помещение мало для такого великана, и освободил еще и кладовку, а Меншиков, увидев такое жилье, сморщил нос и поселился отдельно, на Серебряной улице. Здорово было тогда Петру, одетому, точно голландский шкипер, в красную суконную куртку и холщовые штаны, сбегать от свиты и гулять по лавкам с корабельной оснасткой, пробуя руками и парусину, и манильские тросы на разрыв. Все не мог он тогда надышаться соленым морским воздухом, не мог отвести взора от воды, упругой, шелковистой, бескрайней, то лизавшей набережную покорно и кротко, то вдруг впадавшей в бешеное своеволие.

В тот раз он был в Голландии инкогнито, это позволяло вовсе не обращать внимания на этикет и ходить, куда душа пожелает. Так, он побывал у вдовы Яна Ренсена, который был у него в Московии корабельным плотником и умел угодить его нетерпеливому нраву, и у вдовы другого своего московского знакомца, Клааса Меса. Еще Петр навестил мать Гитманса, плотника, любезного ему по Воронежу, где строил он свой первый флот, и даже выпил у нее рюмку шнапса, а когда зашла к ней жена Арейана Матье, чей муж тоже работал на воронежских верфях, то сказал, что хорошо его знал — дескать, не один день работали рядом на кораблях. Женщина, не знавшая кто он такой, спросила:

— Разве ты умеешь плотничать?

— Да, я тоже плотник, — ответил он, очень довольный, что ему не надо врать, он действительно умел работать не хуже голландских мастеров.

По городку распространились слухи о появлении царя Московии, и его не очень строгое инкогнито было разрушено. Один из самых знатных людей Заандама, Мейндерт Блум, пригласил его поселиться со свитой в своем роскошном доме с садиком, но Петр отвечал, посмеиваясь, что «мы не знатные господа, а простые люди, поэтому будем довольствоваться нашей теперешней квартирой».

А потом он купил после долгого торга гребную лодку за сорок гульденов, а также буер-яхту у Дирка Стоффельсона за 425 гульденов, сам приделал к ней бушприт, и так хорошо, что об этом заговорили даже в Амстердаме. И на бирже там даже бились об заклад, правда ли, что он царь, может, только один из придворных?!

Потом он нанялся плотником на корабельную верфь Линста Теувисова, сына Рогга, и работал в охотку, не хуже других, а в свободные часы ходил по мельницам. На бумажной сделал бумагу и даже подарил рейсталер работнику; на мучной — обтесал хозяину несколько бревен, чтобы опробовать только что купленный плотницкий инструмент…

Вдруг ему вспомнилось, как однажды решил угостить мальчишек сливами, не всем хватило, и мелкота возмутилась, закидала его галькой; пришлось царю укрываться в трактире «Бэбра», что на верхней плотине. А бургомистр Алевти Иор срочно собрал городской совет, и глашатаи грозно прокричали на улицах, чтобы никто «не делал» приезжим оскорблений, угрожая большим штрафом, и матери тут же утащили мальчишек по домам, награждая подзатыльниками…