Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

К концу жизни Петра часть сподвижников умерла, некоторые были в опале, как Шереметев. Или под судом — как Курбатов. Кое-кого он казнил — князя Гагарина, обер-фискала Нестерова, князя Волконского, Кикина. Остальные согнулись, присмирели, но продолжали совершать проступки, которые были для императора непереносимыми, и подвергались за них новым наказаниям.

Всю жизнь Петр боролся со взяточничеством. Честности не оказалось даже у самых близких и доверенных. Он даже подготовил указ, что казнит каждого, кто возьмет больше, чем стоит веревка, на которой его можно повесить. И Ягужинский спросил тогда: «Хочешь остаться без подданных?!»

Петр не понимал, что людям нужна вера в спокойное будущее, в конечную цель всех лишений и трудов, что даже самые выносливые из его сподвижников устали от напряжения; его постоянное понукание выматывало больше, чем участие в военных походах. Над всеми довлела жестокая несгибаемая воля императора. И страх охватывал недавних друзей, парализовывал ум, способности, подгонял нетерпеливую жадность, чтобы не остаться у разбитого корыта.

Пушкин писал: «Достойны удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, вторые жестоки, своенравны, и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика…»

Это же наблюдалось и в отношениях с людьми.

Петр по-мальчишески восхищался рыцарскими поступками своих подданных. Когда в 1719 году князь Голицын отказался от деревень, которые царь пожаловал за победу, а только взял шпагу и деньги и на них купил шапки и фуфайки для солдат, император назвал его «прямым сыном Отечества». За смелость и честность он хвалил князя Якова Долгорукого, который «без краснобайства режет прямо в лицо правду» и не позволил ввести новую подать, чтобы не разорить крестьян. Да к тому же раздал хлеб из своих амбаров голодающим.

Тем не менее отношение императора к человеческому достоинству своих подданных было неоднозначным. С одной стороны, царь запретил подписываться в прошениях к нему уменьшительным именем, падать перед ним на колени, снимать шапки, проходя мимо дворца. С другой стороны, Петр предавался самым грубым и жестоким развлечениям, мог избить, унизить даже близкого ему человека; он спаивал людей насильно, до потери человеческого облика, озлобленно куражился, убеждаясь, что ни у кого из «кумпании» нет ни гордости, ни чести, ни достоинства, всех можно купить или запугать.

С годами он все больше укреплялся в этой мысли, его отношение к людям пронизывалось нарастающим недоверием и озлоблением. Он придумал институт обер-фискалов, и государство залихорадило от завистливых и корыстных инспекторов-доносчиков. Потребовал, под страхом смертной казни, чтобы священники нарушали тайну исповеди, сообщая о намерениях и откровениях противогосударственных…

И чем больше суровел император, тем отчаяннее его обманывали и тем крепче становилась круговая порука взяточников, похожая на стальную паутину, из которой не вырваться самому кровожадному пауку.

Изменил недавний друг Кикин, помилованный по просьбе императрицы после вскрывшихся злоупотреблений, — уговорил бежать к австрийскому императору царевича Алексея и просить помощи против отца.

Оказался вором князь Гагарин; ненавидел отца, мечтая о его смерти, сын Алексей; адмирал Апраксин подкупал Монса, чтобы его дела слаживались быстрее; выпрашивал новые пожалования победоносный Шереметев, при этом не одобряя новшеств Петра и явно сочувствуя загнанному царевичу Алексею.

Заговора, видимо, не было, но он мог быть, он зрел, потому что начала переполняться чаша всеобщего терпения. Петр I стал пугать своей непредсказуемостью, его предавали или были готовы предать многие из тех, кому он долгое время безоговорочно верил — верил в их преданность, в честное отношение, честный характер.

Польский посол Ле Форт удивлялся, что «те, кому этот честный монарх делает больше всего добра, первые преступают закон». Выскочки, недавние простолюдины из «подлого сословия» были болезненно завистливы во все времена. И «птенцы гнезда Петрова» не составляли исключения. Достигнув власти, чинов, состояния, они старались перещеголять друг друга во внешних проявлениях лояльности к императору. Дела при этом отходили на второй план.

Их весьма волновали прибытки. Они отчаянно спешили, боясь кратковременности своего «фавора», жадничали, теряли осторожность. И тем ускоряли свой конец…