Луи Арагон - Орельен. Том 2

— В конце концов, Адриен, вы в курсе всех дел Эдмона… Скажите мне… это, конечно, останется между нами… мне вы можете сказать все… какова его истинная доля в косметическом предприятии «Мельроз»?

— Бог мой, вы ставите меня вашим вопросом в неловкое положение… я уже говорил вам, Бланшетта, что предпочитаю не касаться этой темы…

— Не будьте смешны… Скажете вы или нет, ничего не переменится. Неужели вы считаете, что я действительно так уж ревнива? А что касается денег, то в конце концов речь идет о личных капиталах Эдмона… Тут он полный хозяин… я вам говорила, что выделила ему весьма значительную сумму…

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, этот разговор мне неприятен…

— Я вас не понимаю, это просто нелепо… Вы, должно быть, считаете меня достаточно мелочной особой.

— Бланшетта!

— А как же я могу иначе объяснить себе ваше смущение? Именно из-за ваших недомолвок я начинаю думать…

— Прошу вас…

— Это из-за вас, поверьте, из-за вашей манеры выгораживать Барбентана, на которого никто, кстати сказать, и не собирается нападать, мне приходят в голову странные мысли…

— Уверяю вас… Неужели вы не понимаете, что мое положение в отношении Эдмона вдвойне щекотливо?

— Вдвойне?

— Конечно, я ведь его доверенное лицо…

— Вдвойне?

Адриен не ответил. Бланшетта вдруг услышала глухое биение собственного сердца. Чувства и мысли мешались. Беседы с Адриеном, несмотря на его удивительную прямоту и благородное упорство, с каким он отказывался говорить о делах патрона, все больше и больше укрепляли Бланшетту в мысли, что Эдмон затеял какую-то махинацию в ущерб ее личным интересам, затеял грязную денежную аферу. И одновременно с тем, как таяло доверие Бланшетты к отцу ее детей, в ней подымалось новое чувство, тревожное, безумное. Возможно, и сама она не так уж безупречна. Когда Бланшетта заговорила, звук ее вдруг изменившегося голоса поразил Адриена.

— Надеюсь, вы не очень устали?

— Нет, не устал, — ответил Арно. — Вслушайтесь…

Спускавшуюся мглу расколол грохот, от которого тоской защемило сердце, — это прогремел по мосту через Сену поезд подземки. Значит, Адриен, этот молодой человек с внешностью отставного офицера, не чужд поэтического восприятия мира. Бланшетта вспомнила рассказы Эдмона о поведении Арно на фронте. Настоящий герой!

— И подумать только, что я могла бы познакомиться с вами до… познакомиться с первым… — вздохнула она.

— Бланшетта!

Он почти выкрикнул ее имя. Забыл о больной ноге. Бросился к ней.

— Ради бога, не шевелитесь. Вам больно? Адриен… Адриен… совсем сумасшедший…

Желая поддержать Адриена, еще не совсем освоившегося с аппаратом, Бланшетта обхватила его обеими руками. Не думая о том, что делает, она прижала его к себе, а он, а его руки, его горячие руки скользнули вдоль ее обнаженной спины к вырезу платья… Усики… запах сигары… Никто ни разу в жизни не целовал ее так… Бланшетта оперлась щекой о плечо мужчины и вздохнула… Адриен… Наконец-то, наконец-то ее полюбили…

— Друг мой, мы забыли о вашей больной ноге, — прошептала Бланшетта.

И она помогла ему сесть в кресло. Он размяк, совсем как ребенок, бормотал какие-то нежные слова, просил прощения, клялся. Когда Бланшетта осторожно выпрямилась, ее жемчуга, как ласка, коснулись лица Адриена.

— Во-первых, что такое любовь?

— Глупейший вопрос! Или любишь, или не любишь…

— А если ошибаются… если любви вообще нет.

Они спорили, как спорят пьяные люди. А ведь их опьяняли только собственные слова, этот теплый вечер, течение времени, пьянила взаимная ненависть, подхватившая обоих, как шквальный ветер, и вдруг улегшаяся.

— Если бы вы любили Беренику, вы бы не ставили таких вопросов, — сказал Поль Дени.

Он поднял бледное, дерзкое до вызова лицо и взглянул в глаза собеседнику упорно и зло, но злоба уже угасала, уходила прочь. Откровенно говоря, он не мог ненавидеть Лертилуа. Одна и та же женщина причинила им обоим одну и ту же боль. В первую минуту он мог бы даже ударить Орельена. Но сейчас, когда они разговорились… Небольшое кафе на улице Сен-Жорж с множеством зеркал в простенках, с медными перилами, с крохотными кабинетиками, похожими скорее на купе в каком-то диковинном поезде, яркий свет многочисленных лампочек… публики почти нет… И гарсон, позевывая, читает в углу газету, вечерний выпуск…

— Значит, ты считаешь, малыш, — сказал Орельен, — значит, ты считаешь, что я ее не любил?