Луи Арагон - Орельен. Том 2

Письмо было от его издателя, который требовал рукопись «Черных прогулок» и писал, что с рисунком Пикассо книга разошлась бы быстрее, особенно если для роскошного издания можно было бы достать еще парочку… Поль вышел на крыльцо.

— Вы знаете, мосье Дени, я велел настроить пианино! — крикнул Вангу; он сидел на корточках у своего мотоцикла, стоявшего, за неимением гаража, под простым навесом. — К вечеру барышни придут… Они надеются, что вы им поиграете…

Под барышнями Вангу подразумевал тех девиц. Сегодня суббота. Поль буркнул что-то в ответ… Еще чего… И зашагал по направлению к клеверам. Пускай Вангу думают, что он идет обедать к Мэрфи.

Что ему теперь предпринять? Остаться в Живерни? Корчить веселую физиономию, когда на тебя обрушилось такое несчастье? Играть на пианино для этих психопаток? Сражаться в шахматы с Вангу, писать письма Пикассо с просьбой дать обещанный рисунок, строчить Русселю глубокомысленные заметки о журналах, где сотрудничают молодые… А ну их всех…

Он вышел на тропинку, идущую среди высоких откосов. На глаза набежали непрошеные слезы. Он глядел на землю, на перекрещивающиеся колеи, на траву, росшую по обочине, на коричневых и голубых бабочек. У поворота он спугнул влюбленную парочку: возле зеленого забора деревенская девушка жалась к высокому рыжеусому парню в черном пиджаке, в сбитой на затылок кепке и со смеющимися глазами. Парень заговорщически взглянул на Поля. Поль деликатно отвернулся.

На что теперь употребить свое время… всю свою жизнь? Он дошел до сада Моне и почувствовал, что сердце его тоскливо сжалось. Он долго и не очень определенно думал о старости и о славе. В конце концов Моне, импрессионизм — все это не так-то уж плохо. В свое время даже звучало… Чего только не рассказывали в здешних краях о молодых годах этих художников… должно быть, они были просто анархисты… но в конце концов и это тоже не плохо… А все кончилось вот такой дачкой, цветником. Когда буду в Париже, надо непременно зайти в Оранжери, посмотреть его «Кувшинки»… Все-таки, говорят, это нечто безумное, стоит поглядеть. Если ему, Моне, придется делать операцию катаракты, веселенькая будет история… У Моне есть племянник, он занимается батикой, такой высокий малый. Поль несколько раз встречался с ним у Мэрфи…

Куда она уехала? В Париж? Нет, не останется она в Париже. К Барбентанам? К старикам Амберьо? Глупости какие. Вдруг он подумал об Орельене. Представил себе Орельена. При этой мысли у него защемило сердце. Да нет же, нет: все между ними кончено. Он отлично знал, что Береника убежала от него вовсе не за тем, чтобы вновь упасть в объятия Орельена. Нет. Она вернется к мужу. Это яснее ясного. Была минутная вспышка, попытка взбунтоваться, убежать… Передышка среди монотонности, серости существования… Три месяца… Даже не полных три… И затем — возвращение к семейному очагу. Поль злобно хихикнул. Такая же мещанка, как и все прочие. Лучше совсем не думать. Чтобы он да стал за ней бегать? Нет уж, дудки! Чего ей, в сущности, от него было надо? Приелись будни, беспросветная скука жизни — вот и захотелось развлечься, пережить любовное приключение. Да и драма не повредит. Только не на такого дурака напали. Нет уж, увольте. Впрочем, она правильно написала: у него есть друзья, Менестрель, его творчество… Все-таки мило с ее стороны, что она напоминала ему об этом… «Знай, что мне очень нравится все, что ты пишешь». А все-таки Береника славная! Ах, лапка, лапка!

Его мысли внезапно приняли весьма конкретный, чисто физический и поэтому особенно мучительный оборот. Он дошел до берега Сены, до того самого места, где купался какой-нибудь час тому назад. Он глядел на островок, возвышавшийся напротив пляжа, островок был хорошо виден отсюда. Поль начинал бояться предстоящей ночи. Береника права: нельзя оставаться здесь, в Живерни, надо ехать в Париж, заглянуть в кафе на площади Пигаль, выпить коктейль, встретиться с друзьями… В крайнем случае, если боль станет совсем уж непереносимой, можно забиться в уголок где-нибудь в кино, вечерами в Париже светло… А в полночь, в начале первого, он пойдет к Люлли, встретит там Лертилуа, сможет воочию убедиться, что Лертилуа по-прежнему одинок и грустен… Кто знает? Можно будет даже распить с Лертилуа стаканчик…

Река, где он только что купался, потеряла свою утреннюю чистоту. Вниз по течению плыли щепки. Воды Эпты, холодные даже на вид, не сразу сливали свои струи с водами Сены и в нерешительности стояли у берега небольшим, густо-зеленым озерком. Поль прошел мимо деревьев, скрывавших отмель, где он оставлял одежду, и задумчиво двинулся вдоль Эпты. Ехать в Париж, остаться здесь? Он не пожелал идти той дорожкой, которая вела к мосту при выходе из деревни, — по этой тропинке обычно ходила посидеть у шлюзов Береника. Береника… Вернуться к Люсьену, бог мой, да неужели это возможно? Вдруг ему вспомнились слова, которые он не мог слушать без дрожи, слова Береники. Той ночью. В том состоянии забытья, когда она становилась для него как бы тенью, горячей, нежной тенью. Она прижалась к Полю, еще не пришедшему в себя после только что дарованных ему наслаждений, и вдруг прошептала с неожиданной страстью: «Ты не можешь себе даже представить, как это чудесно, когда у мужчины целы обе руки!» Жестокие слова, которые вспоминались ему сейчас и от которых у него по телу пошли мурашки. Она вернулась к своему Люсьену.