Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Невозможно. Мы условились… Мне так давно хотелось… Словом, Бебе попросил у Клода Моне разрешения привезти меня…

— Клод Моне? Ты что? Белой кувшинкой себя вообразила?

— Не болтай глупостей. Амберьо — старинный приятель Моне, и он мне давно обещал… визита к Моне, да было бы тебе известно, не отменяют, а живет он за городом…

— Очень жаль. Но одна машина сейчас в распоряжении Бланшетты, а другая стоит в гараже на профилактике. Вообще, что за нелепейшая выдумка!

— Ну, как хочешь. Попрошу Лертилуа! Как-нибудь втиснемся в его автомобильчик!..

— Так вот, будь добра…

— Я буду добра завтра, когда ты… — Роза закончила фразу выразительным жестом в чисто унтер-офицерском стиле. Она сняла телефонную трубку, не обращая внимания на гневные протесты Эдмона.

— Алло! Ты? Спустись-ка сюда. Здесь Барбентан, он хочет с тобой поздороваться. — И, обернувшись к Эдмону, пояснила: — Муж!

Эдмон пробормотал что-то насчет того, что ему нет дела до этого рогоносца.

— Какое гадкое слово, — серьезно остановила его Роза. — Смотри, не накликай беды себе на голову.

— Просто невероятно! Жарко, почти как летом…

Через открытое окно, откуда была видна старая крыша из побуревшей черепицы, в более чем скромно обставленную комнату Поля врывались лучи утреннего солнца, и вместе с ними жужжа влетали молодые, до срока пробудившиеся от зимней спячки, осы.

В неопорожненном ведре — синеватая мыльная вода, кругом беспорядочно разбросанная одежда, полуоткрытый чемодан, откуда свисают вытащенные наудачу галстуки; все это как бы порхало вокруг одевавшегося наспех Поля, занятого только своим туалетом, и на все это критическим оком взирала Береника, сидевшая на неубранной постели.

— По-моему, тебе следовало бы побриться, — посоветовала она.

— Ты так думаешь?

Поль остановился у зеркала в рамке из белой сосны. Провел рукой по щекам и заметил:

— Вангу говорит, что если мужчина бреется каждое утро, значит, у него в семейной жизни что-то не ладится…

— Вангу говорит? Сам-то он бреется через день… Ты ни за что не успеешь одеться, а ведь скоро явятся твои товарищи.

— Ты думаешь? Вот незадача! Я ведь их не приглашал.

— Конечно, ты их не приглашал… Но так или иначе будет лучше, если ты их встретишь в приличном виде.

Воцарилось молчание.

— Я не уполномочивал Фредерика сообщать мой адрес.

— Не уполномочивал, но все-таки дал.

— Однако хоть один человек должен был знать, где мы живем, ведь верно? Чтобы пересылать письма… да мало ли что может случиться.

— Ах, если случится… Впрочем, это не так уж важно… Но тогда не удивляйся, что они воспользовались твоим адресом… Это вполне естественно.

— Ты сердишься, лапка?

Береника нахмурилась. Она не переносила, когда Поль называл ее «лапкой». Нет, вовсе она не сердится. Просто уйдет от завтрака, и все.

— Нет, скажи правду, ты не хочешь их видеть? Не хочешь видеть Менестреля?

— А зачем мне его видеть?

Поль десятки раз повторял, что он не настаивает на знакомстве Береники с Менестрелем. Он не желал идти на риск… В чем же, по правде говоря, был риск? В том, что Менестрель не понравится Беренике, или Береника не понравится Менестрелю? Она улыбнулась и промолчала. Ей было прекрасно известно, что Поль побаивался резкости суждений своего друга-деспота. Но так или иначе, прощай одиночество, прощай загородная пустыня.

— А сколько их приедет?

— Пятнадцать человек. В телеграмме сказано пятнадцать или шестнадцать. Я заказал Вангу завтрак на пятнадцать персон. Потому что, где завтракают пятнадцать, там и на шестнадцатого хватит…

Телеграмма лежала на столе. Береника взяла ее и прочла. Поль приступил к бритью. Первым делом он выбривал подбородок… Брился он безопасной бритвой. Покончив с подбородком, он начал вертеться по комнате в поисках обрывка газеты, чтобы вытереть с бритвы мыло.

— Подумать только, что я мог без тебя жить!

Подобные восклицания, раздававшиеся в самый, казалось бы, неподходящий момент, раздражали Беренику. Но что поделаешь? Таков Поль…

— Но ведь у тебя была Мэри…

— Мэри! Подумаешь!

— Как так? Она к тебе очень хорошо относилась.

— Правильно… но я ее никогда не любил, ты же знаешь.

— Ты сам уверял, что в течение двух недель тебе казалось, что ты ее любишь… Кроме того, ты оставил Париж, учение. Так ли уж ты уверен, что никогда не пожалеешь об Институте океанографии, о твоих аксолотлях?

— Можешь не сомневаться! Ой! — Поль порезался и теперь строил немыслимые гримасы, растягивая и складывая сердечком свои забавные губы. Береника не могла удержаться от смеха. — Почему ты смеешься? Надо мной? Я порезался, а ты…