Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Нет, Береника, — сказал он, — вы не пойдете домой… вы не вернетесь к этому человеку… вы не можете признать себя побежденной… не надо ни у кого просить прощения… или терпеть это жестокое великодушие… к чему все это? Вы же знаете, что я вас люблю, и вы тоже меня любите, любите меня? А ну-ка, осмельтесь сказать, что вы меня не любите.

Береника упорно молчала. Орельен торжествовал.

— Вот видите! Надо глядеть жизни прямо в лицо!

Ему уж никак не следовало говорить этих слов. В пояснение Орельен добавил:

— Вы разведетесь с мужем… будете моей женой…

Береника расхохоталась. Этого еще недоставало! Неужели Орельен не понимает, с кем имеет дело? Когда такие вот господа предлагают вам вступить с ними в законный брак, им кажется, что все недоразумения кончились, что говорить больше не о чем! Но ведь Береника не молоденькая девочка, и не… его Симона… Она-то знает, что такое брак, знает, как легко мужчины умеют представить вам события с их самой смехотворной стороны. Смех замер на ее губах. Ничего забавного здесь нет. Ей только что открылся иной мир, бездна во всей ее неоглядной глубине. И этот иной мир, неоглядная эта бездна — именно и есть Орельен… Человек ведь не один. И то, что он думает, его мысли идут от этого мира, мысли эти подсказаны другими, теми, в чьем окружении он живет: семьей, приятелями, чужими людьми, мадам Дювинь… Смех замер на ее губах потому, что в данном-то случае так думал Орельен и потому, что этого Орельена… да, она любила Орельена. И снова из глаз хлынули слезы. Береника громко всхлипнула. «Боже мой, должно быть, и вид у меня!» Она поискала глазами зеркало.

Орельен был рядом с ней, совсем близко. Он взял ее руки в свои. Спросил:

— Значит, вы не хотите стать моей женой?

В этом вопросе не было никакого злого умысла. Просто он предлагал ей то, что имел. Береника старалась представить себе, как это будет: мадам Лертилуа… Окружающие решат, что все это вполне естественно и понятно: обаятельный мужчина, а тот, другой, аптекарь в маленьком провинциальном городишке. Вот к чему все это свелось! А она-то упивалась своей любовной драмой! В этой спальне (она подумала даже: «в его холостяцкой квартире») она, в шелковом платье, сидит рядом с этим нашкодившим мальчиком, который только что вернулся от какой-то Симоны, и вот этот милый мальчик сейчас откроет постель, положит чистые простыни, будет ласкать ей грудь, а потом попросит прощенья, завяжет узел галстука, и они пойдут завтракать, или к Маринье, или еще куда-нибудь. А она станет мадам Лертилуа. При этой мысли ее охватила тошнотворная тоска. Тем более, что Орельен оказался на редкость красноречивым. Он обещал все, что только можно было обещать. Они переберутся жить в деревню. Или уедут в Америку. Или на Таити, если ей больше нравится жить на Таити. Он был жалок. Так вот кого она сделала своим богом? Один раз она уже обманулась — в случае с Люсьеном. При мысли о Люсьене сердце ее болезненно сжалось. Ах, эта страшная зависимость! Что бы ни произошло, она должна помнить о существовании Люсьена, не может она не считаться с тем, какое будущее ждет Люсьена. Он перестанет спать. Перестанет есть. Таков уж он. Гнусный шантаж. Но даже мысль о страданиях Люсьена была непереносима. Страшно подумать, какой у него будет вид через три-четыре дня, а тут еще этот пустой рукав, зловеще пустой рукав…

И напрасно поэтому Орельен расточал сокровища своего красноречия. Веки Береники тихонько смыкались. Несколько раз она силой воли открывала глаза и вздрагивала всем телом.

— Простите меня, мой друг, — наконец произнесла она, — я засыпаю, я смертельно устала…

Смущенный Орельен уложил ее на постель. Она доверчиво позволила приподнять себя. Все вдруг переменилось. Он подсунул ей под щеку подушку. Береника уже спала. Орельен накинул на нее свой большой плед. Он не смел взглянуть в ее сторону. Она снова стала для него девочкой, ребенком.

И сегодня, как, впрочем, всегда, когда в ней была нужда, мадам Дювинь улизнула домой. Должно быть, обиделась. На кухонном столе она оставила записку. Придет завтра в обычное время. В буфете есть масло. Посуду мадам Дювинь перемыла, но комнат не убирала. Вместо подписи стояло: «С Новым годом, с новым счастьем». Правда и то, что он не дал ей тогда не только что поздравить его, но и слова вымолвить.

Ничего не поделаешь, приходилось выкручиваться самому. Орельен вышел за покупками, он решил купить что-нибудь на обед — уже готовое. Однако в праздничные дни на их острове это было не так-то легко сделать. Пришлось идти на левый берег, где имелась хорошая колбасная. Погода была премерзкая, падал мокрый снег, дул пронзительный северный ветер, от которого безбожно мерзли уши. Сена спокойно шла все тем же своим путем, в положенном месте совершала сложные свои повороты. Когда Орельен вернулся домой с целым ворохом покупок, — он был великий мастер по части импровизированных обедов, а сегодня ему как на грех ужасно хотелось есть, — он испугался, что разбудит Беренику, потому что баночка рольмопсов, выскользнув из его рук, с грохотом покатилась по полу.