Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Если мы должны сегодня утром попасть в Р., чего же мы здесь торчим? Сколько отсюда до Р.?

— Подождите-ка, сейчас погляжу, я записал километраж… Двадцать два… так… двадцать два и еще пять… двадцать семь и девять, итого — тридцать шесть… Тридцать шесть километров. Я сам веду машину. Мой шофер засыпает за баранкой…

Тридцать шесть километров. Р., Р. перестал быть отвлеченным географическим понятием. Как Иския или Багдад. Тридцать шесть километров. Р… И подумать, что понадобилось все это столпотворение, катастрофа, все то непостижимое, что произошло за два последних месяца, полный разгром, целая страна, уносимая водоворотом, эта чудовищная разруха, исход многомиллионного народа… Накануне, когда Орельен изучал карту, принадлежащую Пелисье, он обнаружил город Р. не особенно далеко от места их стоянки, и возле названия было изображено на холмике что-то вроде церкви, а рядом — строй маленьких бутылочек. Он даже не подумал тогда, что придется проходить неподалеку от Р., по соседству с городом, который так долго жил в его мечтах, что уже почти не верилось в реальность его существования. Нет, город Р. лежал вне их маршрута. Орельен считал, что они пройдут прямо на Сен-Жан-д’Анжели, и поэтому Р. был для него чем-то вроде богемского города, далекого края. Название Р. нанесено на карты. Это в порядке вещей; названия всех городов наносятся на карты. Но это еще не значит, что непременно туда попадешь.

Его снова зазнобило. Он дрожал. Но это напоминала о себе не лихорадка, а ушедшая молодость. Целый мир, провалившийся в тартарары. В самые страшные апокалиптические дни он войдет в этот воображаемый город. Тридцать шесть километров. Если повезет, они будут там через два, два с половиной часа. Вдруг он увидел, что люди, стоявшие на дороге, бросились к канавам, к холмикам: в воздухе загудел мотор самолета. Все задрали головы к небу. Но небо было чисто. Должно быть, самолет пролетел южнее. Так или иначе — не над ними. Люди как бы нехотя поднимались с земли. Послышались шутки, смех. Вдоль обоза прошел гул.

Тридцать шесть километров.

Орельен почувствовал, как в нем медленно, незаметно встает некий образ. Он не гнал его прочь. Но и не торопил. Он уже не видел ничего вокруг — ни машин, ни мотоциклов, ни забитой людьми дороги, ни полей. Фенестр ушел, и Орельен остался один в колонне солдат и грузовиков, наедине со своими грезами, с дымкой своих грез. Понадобилось поражение. Теперь он здесь, а скоро будет в Р. В городе Р., даже думать о котором он избегал почти двадцать лет. Теперь он бессилен избежать этого Р., он был частью военной машины, а она держит цепко. Если бы он согласился на отправку в тыл, он не попал бы в Р., в эту обитель рока. Кажется, это и зовется роком. Двадцать лет он избегал Р. И теперь он приближается к Р. Не о Беренике он сейчас думал, а о Жоржетте. Что ж, так получилось. Не сам он туда едет, его везут. Поэтому Жоржетта не может быть на него в претензии. Береника. На самом деле его мучила не мысль о Жоржетте, не приближение к городу Р., а мысль о Беренике. Расплывавшиеся в тумане черты Береники. Выражение ее губ. Несоответствие между выражением глаз и губ. Он пытался не думать о ней и в то же время страдал, что не в силах восстановить в памяти ее живой портрет. Ее некрасиво лежавшие волосы. А какая у нее нижняя часть лица? Странно, он вдруг увидел ее у Мэри де Персеваль в тот вечер, когда Роза Мельроз читала Рембо в своем серебряном платье… нет, платье было вовсе не серебряное… Худенькие девические руки Береники… Все, что было, начиная с того вечера. Жизнь. Целая жизнь. Столько навсегда исчезнувших лиц. В частности, он подумал о Декере, о Поле Дени. О мертвых. Убивает не только война. Он упорно думал об этих призраках, чтобы отогнать призрак Береники. Он вспомнил одну из ночей начала февраля 1934 года в Париже [34] В первых числах февраля 1934 года имела место фашистская вылазка в Париже. Французские рабочие дали отпор фашистскому путчу. (Прим. ред.) . . Толпу людей под деревьями Елисейских полей, слева от входа, не желавшую расходиться. Их было так много, что бронзовая фигура Клемансо терялась в этом людском муравейнике…

Тридцать шесть километров.

Вдоль колонны послышались свистки. Драгуны с ходу прыгали в машины, раскрашенные под цвет весны и под цвет осени. Офицеры скликали солдат, пыхтели моторы; их одновременно пытались завести десятки людей. И ровные выхлопы машин, уже потихоньку двинувшихся вперед. Перекаты хаоса. Стремглав пронесся доктор Фенестр.