Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

У Баязитовой положение не в пример хуже. С русской грамматикой у нее не все в порядке, она и сама это знает, потому волнуется и ошибается чаще, нежели всегда.

заливалась Баязитова; голос у нее высокий, чистый. Но в один миг Баязитову вдруг укалывает сомнение: что-то не так. И она, собравшись духом, заканчивает все-таки, но гораздо тише:

Альтафи, сильно злой на «пею из чайника» Баязитовой, стоял, скрипел зубами, однако, выслушав часть вторую, поуспокоился: вроде все правильно.

Концерт продолжался своим ходом. Песню овощей исполнили безо всяких накладок: Баязитова пела партию лука (желтая юбка, желтая косынка), Нина — перца (красная юбка, красная косынка), Пермяков — редьки (Альтафи ему сказал: «Ты, Пермяков, малокровный такой, у тебя лицо, как бумага белая, по цвету, тебе и костюма не надо: вылитая редька!»), сам Альтафи — моркови (надев красную рубаху, он не удовлетворился, и лицо себе покрасил красной краской), Зарифуллин, наконец, — огурца. Последнего товарища наряжать было очень просто: у Баязитовой взяли бабушкино зеленое платье, в котором она танцевала «Апипу» [27] « Апипа́ » — татарский народный танец. , обернули Зарифуллина, а голова у него и так была огурцом.

Песню овощей запевал Альтафи. Напустив на красное лицо постоянную жутко-горделивую гримасу, прикрыв слегка глаза, он выступал с непоколебимой верой в себя.

Потом Нина, улыбаясь, пропела за перец:

Теперь очередь была за редькой. Зал внимал. Редька стушевалась малость, вздохнула и запела чего-то такое — сейчас, только-только вот пришедшее на ум:

Зал все еще внимал: по привычке. В это время кто-то дал редьке крепкого тумака под левый бок. Редька остолбенела поначалу, потом оглянулась — да это морковь! Скрипя зубами, морковь наклонилась к редьке и прошипела:

— Я тебе сейчас, проклятый овощ, всю ботву пообрываю!

Редька быстро сообразила, что к чему, и продолжила уже открытым текстом:

Зал безмятежно внимал; когда песня была пропета полностью, раздались щедрые хлопки: всем понравилось.

Нина Комиссарова на сцене прямо-таки преобразилась; Альтафи уже сидел в зале, смотрел во все глаза: эти русские девчата вообще все какие-то красивые, а Нина — загляденье! Волосы на прямой пробор расчесаны, заплетены в косы, кофта белая, юбка того пуще черная — ну! Вот такая учительница!.. Рядом с нею, пробуя на звук двухрядную гармонь, уселся давешний белобрысый молодец, и над залом потекла красивая, грустная мелодия:

На улице сыплет мелкий косой дождик, сыро. Зарифуллин встал у дверей в клуб, прислонился к влажному косяку, глядел… Сквозь тусклые лучи, падающие из окна, дождевые струи смотрятся непрерывными синими нитями — смешно… Пойдут ли завтра на картошку или нет? Домой уже охота, на занятия, сесть за книжки, слушать лекции и вообще… Нина — красивая девушка. Чего-то в училище она никогда не пела. Стеснялась, может? Альтафи еще просил, надо будет сегодня сказать ей. Сдурел, что ли, Халимов, вот ненормальный! До второго курса дошел, а ума ни на грош, вылетит ведь в два счета!

Из раскрытой двери просочилась наружу мелодия, вплелась в синие нити дождя:

Зарифуллину — ему что! Когда народ расходился по домам, он, еще до поворота в темный переулок, догнал девушек и ляпнул при всех, вполне откровенно:

— Эй, Нина! Альтафи тебе чего-то сказать хотел, ты погоди маленько, отстань от подружек!

Девушки разом прыснули.

Альтафи, который на цыпочках крался вдоль плетня, прямо-таки онемел от такой тупости Зарифуллина. Ну, боже ты мой, есть же дураки на свете, пропасть! Да разве стал бы Альтафи передавать свою просьбу через кого-то, знай он, что тот эдак проорет ее, а?! Для чего же тогда ночка темная, ежли вопить, как скотина на бойне, а?! И вообще, на кой, извиняюсь, хрен тогда Зарифуллин? Вот подвел, бездарь, на гвозди бросил…

Альтафи, сильно упав духом, драпанул прямо домой. На бегу он решил отругать Зарифуллина почем зря и впредь таких ответственных заданий ему не давать.