Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

— Дурак здоровый! Ты думаешь башкой или нет?! Ты думаешь, у него пасть, как у Исмагиля-абзыя, — во такая, что ли?

Но Альтафи не придавал этим крикам никакого значения, он был счастлив. Ибо впереди его еще ждала блистательная сцена, придуманная в наплыве вдохновения им самим. Альтафи решил: в самом конце спектакля он выбежит один на сцену и, приложив к мужественному плечу винтовку, выстрелит два раза в окно. Победа! Пусть Нина увидит и все поймет… Альтафи подготовил к такому финалу даже ведущую — Разию, — она не смогла устоять под его бешеным натиском и, кажется, выразила одобрение. Наконец, благополучно пройдя через все пороги сюжета, настал финальный миг: взлохмаченный, израненный в жестокой борьбе с оккупантами, выбежал вперед Альтафи, глаза его вспыхнули неистовым огнем и, приложив к мужественному плечу винтовку, хотел он бабахнуть два раза, как и намечал… как вдруг оказалось, что Баязитова, не предупрежденная заранее об изменениях режиссуры, уже давно закрыла занавес. Альтафи растерялся.

— Ы-ы-ы-ы… — издал он жалобный, почти предсмертный стон и, обняв двустволку, медленно рухнул на колени.

Занавес презрительно колыхнулся, там, в зрительном зале, уже слышались веселые шумы и крики, девчата тарабанили озорную частушку, мелюзга играла в «подвижные игры». Для них есть ли на белом свете блестящий артист Альтафи, нету ли его напрочь — одинаково. Эх, как трудно жить среди людей, ни на шиш не разбирающихся в искусстве!.. Ух, эта суровая жизнь!..

Концерт получался интересный, красочный. Зарифуллин, в ситцевой рубахе, картузе и сапогах, на пару с Баязитовой спели «Песню о зятьке». Зрители хлопали, не жалея ладоней, от чистого сердца. Альтафи взял тучный реванш за финальную неудачу в спектакле: с необыкновенно гордой гримасой, хмуря время от времени брови, он, понарошку низким голосом, как будто даже басом, пропел хорошую военную песню «Три танкиста». Из-за важности, силком нагнанной Альтафи на собственное лицо, все слова у него выходили с рыком и гудом:

Еще двое ребят из русской группы спели три народные песни, им тоже хлопали с большим старанием. Во втором отделении все выступающие держались уверенно; Зарифуллин, когда пел татарские песни на русском языке, поглядел в зал — там у каждого на лице была самая искренняя улыбка и живейшая заинтересованность. «Хорошо принимают», — почти профессионально подумал Зарифуллин и еще подбавил сочности в голосе:

Молодец, Зарифуллин! Пятерка тебе, честное слово; за кулисами угодил Зарифуллин сразу в чьи-то костлявые, но очень одобрительные объятия и вздохнул с громадным облегчением: теперь ему хоть трава не расти! Шабаш, сольных номеров у Зарифуллина больше нету…

Частушки пелись удивительно легко. Нина заблаговременно, до начала спектакля, провела в клуб одного из своих земляков — белобрысого, синеглазого гармониста лет двенадцати от роду, и Альтафи с Баязитовой порепетировали малость под его двухрядку. Альтафи, конечно, моментально подружился с белобрысым и, не спросив еще, как того зовут, хлопал его по плечу и называл Ванькой — так оно, впрочем, и оказалось.

Альтафи с Баязитовой под двухрядку поют впервые в жизни. Под тальянку любой дурак споет, а тут попробуй-ка! Альтафи надел ситцевую рубаху, в которой уже выступал Зарифуллин, подпоясался, приладил на голове тот самый картуз (выпрошенный взаймы у Нининого дедушки), выпустил как смог негустые волосы — подобием залихватского чуба — и даже воткнул за ухо цветок, изготовленный собственноручно из крашеной мочалки. Ничуть не робея, он лихо наяривал частушки:

Распевая, он указывал рукой на Баязитову: оказывается, она — Маша. Альтафи переживать нечего, по-русски у него чисто выходит, недаром же родственников в городе полно — Альтафи целых два раза к ним ездил!