Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

— А она придет на концерт?

Альтафи не любил, когда задают праздные вопросы, поэтому окрысился, взглянув на Гизатуллина молча, но выразительно. Гизатуллин это выражение недопонял, вообще здесь, в деревне, Альтафи для Гизатуллина стал какою-то загадкой. Может, полевые работы, само поле широкое, картофельное, подействовали на муралинского малая особенным образом? Вчера вечером, например, когда погасили свет и улеглись, слышал Гизатуллин, как Альтафи поведал Зарифуллину свою сокровенную мечту.

— Сам-то я, — говорил с придыхом, — не решусь никак, робею чего-то; ежели вот ты мне поможешь, тогда — конечно… Понимаешь, больно хочется мне поговорить с Ниной Комиссаровой… знаешь, такая, из русской группы? Эх, встретиться бы с ней, погулять вечерком!..

Зарифуллин страшно удивился:

— Ты чего? Забыл, как директор наказывал?

— Ну, директор, ляпнешь тоже не к месту! В деревне-то можно, чего там.

— А как я тебе помогу? Я не знаю…

— У, очень просто! Подойдешь к ней и скажешь: так, мол, и так, Халимов, мол, из второго «А», хочет тебе чего-то сказать. Ежли согласится, пускай вечерком, когда из клуба будут идти, отстанет от своих подруг. Дальше я и сам соображу…

Прикорнувший под тулупом Гизатуллин никак не мог понять: чего такое хочет сказать Альтафи этой Комиссаровой? Может, там, про учебу спросить? А зачем? И почему он сам не спросил у ней, прямо сегодня? И для чего это надо спрашивать потихоньку, наедине? Гизатуллин чуть было не сдурел от мозговых усилий, да, к счастью, вовремя заснул…

А в довершение ко всему непонятному Альтафи подложил Гизатуллину большую свинью: не включил в концертную программу, определил к двери — билеты продавать. Историк Галиев сказал, что собранные деньги пойдут в фонд помощи народам, освобожденным от фашистской оккупации; по этому поводу все выразили горячее одобрение.

Если не вспоминать о некоторых накладках, спектакль и концерт прошли благополучно и даже с громадным успехом. Гизатуллин горько жалел, что ему пришлось проторчать у двери. Народу собралось очень много; концертов здесь не бывало уже года два, слух о том, что выступают студенты педучилища, распространился широко, и люди с большим воодушевлением шли в клуб из всех окрестных деревень: около двери, за билетами, сделалась вдруг длиннющая очередь. Надо заметить: в такие ответственные моменты у Гизатуллина обычно начинает кружиться голова, и он все делает наперекосяк. Ну, с теми, кто давал деньги ровно по требованию, дело обстояло довольно просто. А вот когда приходилось высчитывать сдачу, Гизатуллин глупел прямо на глазах. Он даже косить стал от напряжения и уронил кепку. Потом всем без разбору принялся сдавать сдачу — горстями, не считая. А еще потом совсем забыл о билетах и только каждому входящему совал в руки бумажные деньги: кому пять, а кому и десять рублей. Очень многие, улыбаясь, эти деньги ему возвращали; ребятня, однако, подобной глупостью себя не утруждала: видно, опасалась, что Гизатуллин тогда может и вовсе сбиться… Запарившийся Гизатуллин наконец не выдержал и, шатаясь, распахнул настежь обе двери. Детвора, которая толпилась у крыльца («Дядь, пусти, а, дядь!»), радостно завопив, хлынула в клуб. Кассиру, впрочем, было уже все равно. Поэтому он и не стал раздавать им деньги: кому пятерку, кому десятку…

А занавес был пока закрыт, и на сцене вовсю кипела так называемая закулисная жизнь. Альтафи — он должен был играть нашего бойца — выглянул в зал и увидел в первых рядах двух настоящих военных: широкоплечего сержанта в танкистском шлеме и усатого моряка. От радости Альтафи чуть не подпрыгнул. Он, Альтафи, будет изображать бойца перед настоящими храбрыми бойцами! Вдобавок Альтафи углядел в первых рядах и нечто другое. Там, сквозь полутьму, сияли знакомые глаза… Нина Комиссарова сидит в окружении своих односельчан, стародавних друзей и знакомцев; ах, как Альтафи сыграет теперь, а-яй!.. Всю свою изобразительную силу, все искусство свое решил артист Халимов бросить на два момента — и бросил. Вернее, бросился, как и следовало ему по роли, бросился он на пьяненького фрица, распевавшего в украинской избе фашистские свои гнусавые песенки, наддал ему крепкого тумака по шее и, забив фрицевский рот кляпом, выволок бандита прочь за сцену. Здорово у него получилось, по-всамделишному. Даже, пожалуй, чересчур! Потому что фрица за сценой долго откачивали: крепко дал ему по шее Альтафи — видно, забыл, что фриц-то не настоящий, что фрица, всем известно, Аркяшой зовут. Кляп ему в рот Альтафи забил слишком туго, перестарался, так что еле выковыряли из Аркяшевой неширокой глотки казенное вафельное полотенце. Очень уж Зарифуллин возмущался (у него, сказано ведь было, характер вспыльчивый) и орал на Альтафи: