Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

— Они высадились в Росасе.

— Cuentus. En vine [63] Сказки. Я только что оттуда ( катал. ). .

Сигналя, автоцистерна прокладывает себе дорогу до контрольно-пропускного пункта.

У всех мужчин лица серьезные, в морщины забилась пыль. Вы представить себе не можете, что такое человеческое лицо. Его ни с чем нельзя сравнить, оно невелико, но чего в нем только нет: тут и огонь, и вода, и глина, из которой они слеплены, — вот почему его ни с чем другим не спутаешь.

Черная машина с республиканским флажком сигналит, пытаясь обогнать другие. В тон нетерпеливому клаксону всплескиваются крики:

— Сынок!

— Луис!

— Пепе!

— Сюда!

— Бегом!

Ты их не слышишь, не обращаешь на них внимания, потому что они — первооснова и мать всех криков человеческих, но тут они вспархивают, как испуганные птицы. К упрямо пробивающемуся вперед автомобилю подходит пограничник, почтительно отступает и, обращаясь к тем, кто загораживает дорогу, что-то объясняет, но слов его я не слышу. Вмешивается фронтовик.

— Не пропустим самого Иисуса Христа.

— Но…

— Ни господа бога. Если мы тут останемся, пусть остаются все.

У того, кто выкрикивает эти слова, зелено-желтое лицо и лоснящиеся жиром бачки. Люди сбегаются, словно в очередь за похлебкой. Солдат выходит из себя, щелкает затвором винтовки:

— Я сказал, не пройдет никто, раз я не могу пройти. Или пропускайте меня, или, если меня тут схватят, пусть схватят всех. — На лбу у парня выступил пот. — Не пройдет и господь бог, тому, кто попробует, я влеплю пулю.

Пройти, пройти, пройти. Чей-то голос:

— Мы выполняем приказ.

— Какой там к чертовой матери приказ. Вы пограничники или кто? Ей-богу застрелю всякого, кто полезет. — Но тут он видит, что никто его не поддерживает, что его принимают за сумасшедшего, и кричит: — Этой ночью правительство бежало.

Вмешивается круглощекий юноша:

— Это неправда, они собрались сейчас в замке.

— Откуда ты знаешь?

Из машины выходит Вайо:

— В чем дело?

Республиканский гвардеец:

— Раз меня не пускают, не пропущу никого.

— Куда ты идешь?

— К своей роте.

— А где она?

— Не знаю.

Несколько человек хватают парня и отводят в сторону.

— Это же министр.

— Ну и что? Мне все равно!

— Он едет в Агульяну, в свое министерство, потом вернется обратно.

— Не пропущу никого.

Однако садится на откос, упершись ногами в глинистый берег канавы, глаза шалые от бессонницы, рука сжимает оружие. Министр садится в машину и проезжает.

Никогда не видала сразу так много людей, таких старых, таких почерневших. Женщина, закутанная в одеяло, без конца повторяет:

— У меня все документы в порядке, у меня все документы в порядке.

Человек в военной форме, с пистолетом в руке останавливает машину:

— Официальная миссия.

Другая машина:

— Французское посольство.

Третья:

— Кубинское посольство.

Наконец человек в военной форме встает на подножку машины, едущей также с «официальной миссией». К вечеру шоссе чернеет, как будто люди несут с собой ночь, идут, спасая жизнь, тысячи и тысячи, идут нестройной толпой, некоторые помогают друг другу, но немало и таких, кто грубо отказывает в помощи товарищу по несчастью. Много раненых.

— Пришел майор и сказал: «Мы не можем обеспечить эвакуацию госпиталя, кто в состоянии передвигаться, уходите».

— Я иду из Валькарки, а ты?

— А я сам не знаю откуда.

Некоторые выбиваются из сил, кое-кто из них так об этом и заявляет, а один падает на землю:

— Все равно умирать, так лучше умру здесь.

Беспорядочные возгласы, крики:

— Когда?

— Как?

— Луис, далеко еще?

— Луис.

— Рафаэль.

— Хосе.

— Иди сюда.

— Бегом.

— Луис.

— Луис.

И плач детей, сигналы автомобилей, шум моторов, набирающих скорость при переключении передач или при троганье с места. Начинает моросить. Двое идут, накрывшись одним одеялом.

— Во всем виноват Асанья.

— И этот окорок.

Старик толкает ручную тележку, устал, останавливается; пробует толкать мальчишка, протолкнул метров пять, больше не может, его заменяет мать; через триста метров снова берется за перекладину дедушка. Солдат несет на плечах яловую овцу.

Какая-то женщина:

— Может, они не такие уж страшные?

И идет дальше. Меркнут цвета. Ночь опускается внезапно, будто кто погасил свечу. Я начинаю чувствовать свои ветки. Автомобили гудят и гудят, мигают фарами, то погасят, то зажгут, чтобы видеть край кювета и не съехать в него; обозначают свой путь, наезжают друг на друга. Еще раненые. Куда они идут? Бегут. Почему? Бегут. В этот час мне их жалко. Да-да, мне жаль людей, этих глупцов. Дерево всегда останется деревом, и человек, как бы ни старался, не дорастет и до нижних веток. Ночь полна костров, они, точно светлячки, тянутся по всей дороге к французской границе. Холодно. Ветер доносит раскаты взрывов, но что делается ночью — для меня тайна.