Богумир Полах - Возвращение Иржи Скалы

Так вот он, Готвальд. До Мюнхена это имя знали только те, кто интересовался политикой, читал газеты. Сейчас оно известно в самых глухих углах страны. Это самое любимое и самое ненавистное имя.

Готвальд пытается начать речь раз, другой, третий и смеется, не в силах остановить бурю возгласов и рукоплесканий. Наконец он начал говорить. Скала пытается прислушаться, но его отвлекает наплыв собственных мыслей.

Готвальд говорит совсем не как профессиональный оратор. В его речи нет эффектных риторических приемов и интонаций, нет наигранного темперамента. Не торопясь, обдуманно он строит фразы, убеждая людей, накапливая доводы. Так говорит рачительный сельский хозяин о вещах, в которых хорошо разбирается, — о полевых работах, об урожае.

Скала вздрагивает, услышав раскаты аплодисментов, О чем же говорил Готвальд? Надо бы получше слушать. Уж если мерзнуть тут, надо послушать. Дело, видно, серьезное. Карла сказала, что борьба обостряется, — последние трое суток она приходила домой под утро, усталая до изнеможения.

Серьезное дело… Что значит серьезное? Вот уже почти два года, как Скала вернулся домой. Сын растет как на дрожжах, Иржи привык к новой Карле, да, верно, к новой Карле, несколько смирился и с Робертом, тот даже стал будто нравиться ему. Может быть, он изменился, этот Роберт? Нет, едва ли. Скорее Иржи привык к его манерам. Но и это не главное. У Роберта неприятности. У него много врагов и здесь, и, говорят, в Праге. Его приближенные поговаривают об этом с опасением, а сам Роберт — с насмешливым пренебрежением — таков его обычный тон. Но в последнее время он озабочен, и это делает его симпатичнее. В такие минуты Роберт уже не выглядит самонадеянным, и Скала знает, что и ему не везет, и он страдает. Такой уж характер у Скалы: сочувствие сближает его с людьми. Карла нередко говорит, что люди не ценят самоотверженности Роберта, его напряженной работы. У Роберта теперь чаще, чем прежде, бывают набрякшие веки и глаза, красные от недосыпания. Иногда он сильно хрипит, его мучают бронхи, прокопченные табачным дымом. Он страдает бессонницей и часто, внезапно нагрянув домой к кому-нибудь из работников крайкома, торчит у него до утра. Сидят они, конечно, за стаканом вина, а это не укрепляет здоровья. Его дружки тоже стали, как тени. Все это видят, шепчутся, осуждают.

Карла, разумеется, для всего находит оправдание. Мол, Роберт — исключительная личность. Она бы сказала гениальная, если бы это не звучало слишком громко. Его отрицательные черты — это не недостатки заурядного человека. Он горит, как факел, и в конце концов сгорит на работе. Карла говорит горячо и убежденно, но Скала молчит. Эти разговоры об исключительности людей, которым можно бражничать только потому, что они «не такие, как все», слишком напоминают ему проповедь офицерской кастовости, слышанную еще в летном училище. Скала молчит еще и потому, что Роберт во время своих ночных визитов обходит их дом. Он не был у них с того самого торжества по случаю производства Скалы в майоры; Иржи благодарен ему хотя бы за это…

…Снова буря рукоплесканий и приветственных возгласов. А Иржи опять прослушал, что говорил оратор с балкона. Наверное, что-то смешное. Люди хохочут, и Готвальд от души смеется вместе с ними. Странное дело: Карла говорила о роковой схватке с волнением и тревогой, а здесь люди смеются, как в театре. Скала обводит взглядом лица присутствующих. Да, губы смеются, но в глазах решимость и гнев.

Надо бы послушать… Несмотря на злой мороз, Скале здесь удивительно хорошо. Он сам не понимает почему.

Как он попал сюда?.. Странно, как он сюда попал. Вчера после совещания ему дали в штабе ордер на номер в гостинице. Выйдя на улицу, он увидел на остановке трамвай и вскочил в него. Только потом он посмотрел на ордер: какая гостиница? Оказалось — отель «Париж». Иржи и в голову не пришло, что однажды он уже останавливался там, он не вспомнил об этом, даже получая ключ у портье. И, только когда мальчик-лифтер провел его в номер, Скалу вдруг осенило: в этой комнате он уже ночевал… лет двадцать назад или около того. В этой самой постели он лежал и лихорадочно ждал утра, отсчитывая время по ударам башенных часов, слушая крики пьяных гуляк и стук извозчичьих пролеток. Ждал и не дождался…

Утром — без горечи, без малейшего сожаления или душевной боли, как сельский богомолец, что без надежды и веры, просто по привычке каждый год поднимается на гору Гостынь, — Иржи прошел по следам прошлой, забытой своей трагедии. «Из спортивного интереса», — сказал он сам себе и вяло улыбнулся.