Богумир Полах - Возвращение Иржи Скалы

Прежде в местечке не было в обычае, чтобы рабочий кирпичного завода и зажиточный сельский хозяин вместе выпивали в трактире и чокались. Теперь иные времена. Председатель местного национального комитета Алоиз Батиста не отстает от священника Бартоша.

— Товарищ, — обращается он к трактирщику, — две бутылки!

Бартош раздосадован. «Зазнаётся, — думает он. — Еще бы, председатель комитета! Ну, погоди, выборы на носу, увидим, что станется с этими вашими революционными национальными комитетами. Хватит, поважничали, скоро конец вашей славе».

Но Лойза тоже не лыком шит. Он помнит, что скоро выборы. Священник ошибается, если думает, что Лойза будет важничать. Он знает, что именно скромность поможет успеху. Сельчане хорошо помнят, как чванились богатеи, сидевшие в общинном совете. Улыбнувшись священнику, Лойза просит его произнести тост. Мол, эта честь — ваша по праву.

Старик польщен, он даже покраснел. Этот Лойза все-таки порядочный парень, думает он. Умеет себя вести. Сам сказал приветственное слово, а тост предоставляет ему, духовному пастырю, который знает Скалу с малолетства, который крестил его.

Пастырь громко сморкается в платок, как обычно перед проповедью, ждет, пока трактирщик разольет вино по рюмкам, потом стучит ключом по пузатой бутылке. Начинает он, разумеется, с господа бога, а кончает Иржи Скалой. Мол, ангел хранитель берег его, всевышнему было угодно сохранить жизнь раба своего Иржи. Восславим же, братья во Христе, волю господню, преисполнимся благодарности к нему и смирения!

Пухлая рука поднимает рюмку золотистого напитка, с минуту держит ее против света, потом, как чашу причастия в церкви, степенно подносит ко рту. Остальные следуют примеру пастыря, но намного энергичнее. Сливянка булькает в горле Бартоша, его красная физиономия расплывается от удовольствия, кадык на полной шее прыгает.

Рюмка, другая…

— На доброе здоровье! — уже совсем светски улыбается священник и только для порядка делает легкую гримасу — «бр-р-р», мол, крепка сливянка, а он, духовное лицо, непривычен к таким напиткам.

Пили до дна. Иржи смущенно оглянулся на отца, тот тоже пожал плечами: до выпивки оба они не охотники.

Ах, как вино горячит кровь! Все кажется таким легким! Полчаса назад Иржи, наверное, запинался и заикался бы, если бы его попросили рассказать о жизни в Советском Союзе. А сейчас он говорит и говорит без умолку, слушатели затаили дыхание, они то улыбаются, то растроганно шмыгают носом.

Лойза сияет, рассказ Скалы увлек всех. Даже сельские мироеды, которые спят и видят возврат старых порядков, слушают, разинув рты. Это вам не какой-нибудь нудный доклад, в котором оратор напирает на свои заслуги и ждет благодарностей. Иржи просто рассказывает, что видел и пережил. В его рассказе перед слушателями вереницей проходят живые русские люди — они смеются, ворчат, страдают, ругаются и все как один самоотверженно сражаются во имя победы. Иржи не скрывает предубеждения, которое было у него к русским, не скрывает и того, что в России ему иногда жилось очень тяжело. С улыбкой он рассказывает о Ваське, дрожащим голосом — о Наташе… Умолкнув, он уже не колеблется, как перед первой рюмкой, а поднимает вторую, полную до краев:

— За славную армию, за золотые сердца, за великую победу! Ур-ра!

Каждый хочет чокнуться со Скалой. Даже духовный пастырь встает и чокается с ним, даже упрямый кулак Недоростек, пряча взгляд, тянется вслед за священником.

Отец и сын идут домой. В школьном саду старый учитель сжимает руку сына:

— Хорошо ты сказал. Никто не сказал бы лучше!

На другой день после обеда к Скале зашел Лойзик, словно угадав, что самое подходящее время побеседовать, когда маленький Ирка еще в школе. По утрам вся семья обычно сидит в теплой кухне и молча наблюдает, как хлопочет мать. А та счастливо улыбается и, улучив минуту, когда Иржи не глядит на нее, украдкой бросает взгляд на сына и смахивает нечаянную слезу. В десять прибегает Иржик и до обеда не отходит от отца. После обеда иная картина: дедушка и внук уходят в школу, а Иржи оставляет мать на два часа одну: это единственное время, когда старушка может отдохнуть. Мать ставит около себя корзинку с вязаньем, кладет на колени книжку и, закрыв глаза, дремлет в старой качалке.

Скала рад, что сегодня ему не нужно придумывать предлог, чтобы покинуть маму на эти два часа. Он охотно выходит с гостем на апрельское солнце.

С минуту Лойза молчит, потом вскользь, как бы невзначай, спрашивает: может быть, его визит неприятен Иржи? Тот лишь дружески сжимает ему локоть. Но в глубине души Скала немного смущен, он вспомнил, что было время, когда он избегал Лойзу: кадровый офицер и парень, которого в деревне называли уголовником, — странная это была бы дружба. Ведь Лойзу не раз арестовывали: за стачки, за подстрекательство, а иной раз просто за то, что он коммунист.