Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

После ужина вся наша писательская компания отправилась на прощальный вечер, да не куда-нибудь, а на теплоходик «Дядюшка Сунсун». При встрече с господином Хасаном я выразил удивление, что он жив, на это он, смеясь, ответил, что он вовсе не Хасан, а его брат-близнец Сулейман. При этом он, не скрываясь, подмигнул Ардалиону Ивановичу и еще громче рассмеялся.

Программа была точно такая же, как когда мы приходили сюда впятером десять дней назад. Когда появилась Закийя, Николка и Ардалион одновременно ткнули меня с двух сторон в бок. В первый миг у меня прихлынула кровь к сердцу, но потом я больше обращал внимание на то, как зрители реагируют на ее замечательные танцы. Неприятно было видеть восторженные глаза, похотливо разинутые рты, хлопающие ладоши, а оттого и сама Закийя, моя возлюбленная Закийя, была мне неприятна. Я вспомнил, каким огнем опалила она мое сердце тогда, и удивлялся, что теперь во мне было так пусто и так глухо по отношению к ней. Я заметил, что черты лица ее чересчур слащавы, глаза слишком блестят, живот слишком притягивает взор, руки уж очень гибки… Я видел, как вспыхнули глаза Закийи, когда она увидела меня, но вспомнил, что за ночь, отданную мне, она взяла плату у Ардалиона Ивановича, и ответил ей презрительным взглядом. Лучше бы мне умереть было тогда в объятиях Бастшери, чем узнать потом, что любовь была продажной.

Но нет, у меня все-таки было свидание с Бастшери. Закийя тут не при чем. Она просто послужила нам, одолжив Бастшери свое тело, которое теперь плясало для всех танец живота. Я не мог больше смотреть на танцовщицу Закийю, встал и вышел из зала, спустился на нижнюю палубу, закурил и, облокотившись о перила, смотрел, как мимо борта «Дядюшки Сунсуна» проплывают берега, огни зданий, высокие белоствольные и обычные пальмы. Закийя подошла ко мне, горячо дыша после только что исполненного танца, и взяла под руку. Мало того, она прикоснулась щекой к моему плечу:

— Why is my sahib so sad tonight? [54] Почему невесел сегодня мой сагиб? (англ.). — спросила она нежным голосом. И то, что она говорила по-английски, а не на том дивном наречии, на котором объяснялась со мной в ту ночь, раздражало меня. Я выпрямился, повернувшись к ней лицом, и сказал:

— Your dance is really wonderfull, miss Zakiya. The public is amazed [55] Ваш танец поистине прекрасен, мисс Закийя. Публика в восторге (англ.). .

Она улыбнулась слегка виновато:

— It seems to me that you are not glad to see me. Maybe you do not love me anymore? [56] Мне кажется, вы совсем не рады видеть меня. Может быть, вы уже меня не любите? (англ.).

Сердце мое дрогнуло, мне стало жаль ее и себя, и чтобы не дать чувству жалости овладеть мною, я жестко ответил:

— I prefer not to talk about love and death. Or about love and money, as you like it. Let better the show go on [57] Я предпочитаю не говорить о любви и смерти. Или о любви и деньгах, как вам будет угодно. Пусть лучше продолжается представление (англ.). .

Я взял ее за локоть, легонько сжал его и отправился обратно на верхнюю палубу, очень довольный собой и оттого безмерно тоскующий. Сев за свой столик, спросил у господ писателей какую-нибудь пишущую принадлежность, и любезнейший Лев Быстрый предоставил в мое распоряжение не только фломастер, но и листок из того самого блокнота, куда он, помнится, записал трагическую историю любви Клеопатры и Марка Антония. Я мигом нарисовал отличный шарж на Льва Быстрого и подарил ему с автографом. Возымев успех, я получил еще несколько листков из того же блокнота и выполнил великолепные шаржи на Харю, Бабенко, Айзенштамичюса и Талалаева-Обезжиренного. Потом, когда, сменив танцоров, снова выскочила ослепительная Закийя, я в каком-то карикатуристическом экстазе в минуту выразил всю ее сладостную восточную красоту в замечательном шарже, в котором равно отразились прелести роскошной танцовщицы и моя потерянная любовь к ней, мое пресыщение Египтом и мое прощание с ним. Под рисунком я написал самую банальную фразу, которую только можно придумать: «From Russia with love» [58] «Из России с любовью» (англ.). . Я даже позволил всем полюбоваться моей работой и выразить свое восхищение моим талантом. Потом я попросил Бабенко, чтобы он от лица всех писателей вручил рисунок очаровательной танцовщице. Бабенко отнесся к моему поручению вполне официально. Когда кончился танец, он крикнул:

— Минуточку!

Подойдя к Закийе, отрапортовал:

— Позвольте вам, прекраснейшая Закийя, выразить сердечную благодарность и признательность от всего коллектива советских писателей. Радуйте людей своим замечательным искусством. Не каждый сможет так владеть своим животом, га-га-га! — При этих словах он обхватил руками свое толстое брюхо и подвигал им туда-сюда, вызвав взрыв хохота. — В общем, вот вам подарок от всего сердца.