Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— У меня такое чувство, — сказал он, — будто я провел ночь с Бастшери и из меня ушла треть жизненной силы.

— В таком случае, поляк и швед были втрое слабее тебя. Кстати, ты обратил внимание, что если Рамсесу, чтобы умереть, потребовалось несколько ночей с Бастшери, и русские помещики тоже явно не одну ночь с ней наслаждались, пока не окочуривались, то тут она за одну ночь сводит на нет человеческие жизни. Что это? Набрала силу или нынешние стали слабоваты?

— А что там слышно, кто следующий не проснулся сегодня утром?

— Я. Перед тобой — мой призрак.

— Иди ты!

Утренняя разведка не выявила никаких новых трупов, и Ардалион предположил, что танцовщица ночевала с кем-то в другом месте, и возможно даже — на теплоходе «Дядюшка Сунсун». Стоило отправиться туда, но после завтрака нас повезли осматривать главную достопримечательность здешних мест — плато Гиза. Меня даже не кольнуло предположение Тетки, что моя Закийя была сегодня ночью не со мной, а с кем-то другим, чей хладеющий труп, возможно, лежит где-то в каюте теплохода-ресторана. Я мысленно закрыл покойнику веки и пожелал ему: «Спи спокойно, брат мой!»

Пущим свидетельством того, что я снова был не Вертер и не Рамсес, а Федя Мамонин, явилось мое первое впечатление от пирамид. Мы ехали в автобусе навстречу древности, а древность как бы невзначай вдруг замаячила в отдалении над верхушками деревьев и домов серыми треугольными силуэтами, так что я не сдержался и сказал:

— Похоже на терриконы, как когда подъезжаешь к какому-нибудь Шахтинску.

Впрочем, когда автобус, наконец, вырулил на само плато Гиза, всякие карикатурные сравнения отпали. Перед нами во всей своей чистоте и просторе открылось геометрически выверенное зрелище сфинкса и трех превосходных гробниц, среди которых бродили нарядные верблюды и погонщики предлагали прокатиться. У подножия пирамиды Хеопса несколько мальчишек гоняли мяч, словно это была не священная долина мертвых, а обычный пустырь на окраине районного городка. Мы не могли отказать себе в роскоши сыграть в футбол подле одного из чудес света.

Обойдя вокруг хеопсовой гробницы, мы отправились внутрь пирамиды Хефрена. Литературовед Гессен-Дармштадский, который снова как-то само собой вклеился в нашу компанию, некоторое время не решался зайти внутрь пирамиды, а когда все исчезли в зеве гробницы, все же полез вслед за мной замыкающим, и я слышал, как он тихонько пропел:

— Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…

— Думаете, не вылезем? — усмехнулся я, оглядываясь.

— У меня клаустрофобия, — ответил он.

— Обещаю в случае чего вас вытащить.

Признаться, мне и самому сделалось жутковато и тесновато. Правда, лезли мы недолго и вскоре очутились в небольшом помещении, тускло освещенном факелами. Ничего интересного здесь не было. Все туповато бродили вдоль стен, пытаясь различить на них следы каких-нибудь росписей, но попадались лишь банальнейшие надписи, что какой-то итальянский Ваня или американский Петя были здесь. Русских имен не наблюдалось, что наполняло сердце гордостью за свой народ. Когда все полезли обратно, я решил малость испытать себя и, пропустив Гессен-Дармштадского вперед, помедлил одну-две минуты в полной темноте, но так и не добился никакого мистического ужаса, будто и не я вовсе общался этою ночью со звездами и луной.

Я полез через узкий лаз вон из пирамиды, и вот тут-то вдруг почувствовал нечто странное. Меня стал охватывать мгновенно накатившийся сон, словно что-то из глубины гробницы наслало на меня свои чары. Я буквально чуть не уснул на полпути, даже, кажется, две-три секунды был без сознания, привалившись к стене. Очнувшись, я в ужасе оглянулся. Что-то незримо смотрело и дышало мне вслед. Я почти побежал, сколь это было возможным, будучи согнутым в три погибели. Мне и самому впору было пропеть в ту минуту «Спаси, Господи…»

Но вот снова сиял яркий свет и стояла дикая жара.

Разрешив нам от души нагуляться вокруг фараоновых гробниц, гид не преминул напомнить о запрете залезать на пирамиды. Меня же это только подзадорило, и когда мы зашли за угол пирамиды Хефрена и гид скрылся из виду, я оповестил Ардалиона Ивановича:

— Полезу.

— Полезай, конечно, — великодушно разрешил главнокомандующий, и я полез.

Поверхность пирамиды напоминала склон прибрежной крымской горы, она чуть-чуть осыпалась. «Варварство, конечно», — подумал я, но продолжал карабкаться вверх. Миновав несколько уступов, я оглянулся. Фигуры людей внизу уже были маленькие и, оценив, как далеко еще до вершины, только теперь я почувствовал величественную высоту гробницы. С сомнением в правильности поступка я забирался выше. Мне стало страшно, будто кто-то незримый ждал меня на очередном уступе. Я взглянул на солнце и, отведя глаза от его ослепительного сияния, вдруг отчетливо увидел вверху перед собой пляшущее пламя, белое-белое. Оно тут же растаяло, и словно бы из него родившийся порыв ветра сорвал с моей головы шляпу. Голова закружилась, сон, такой же, как в лазе гробницы, проскочил сквозь мозг. Этим пламенем была Бастшери. Испуганно я рванулся ловить шляпу, потерял равновесие, упал, скатился с одного уступа на другой и здесь замер с тяжело бьющимся сердцем. Потом встал, отряхнулся и, помахав шляпой озабоченно наблюдающим за моим падением друзьям, крикнул: