Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Мне пришлось временно переехать к родителям и дать себе клятву пока что не пить горькую. Это помогло в том смысле, что не было больше таких кошмарных галлюцинаций, но тоска по Ларисе непрестанно росла во мне и терзала безбожно. Лучшим средством от этой тоски был бы какой-нибудь изящный роман с красивой и не слишком прихотливой девушкой лет двадцати пяти, но со мной и впрямь было неладно, потому что я видеть не мог красивых девушек и женщин — ни в компаниях, ни в метро, ни на улице, они казались мне искусственными, пластмассовыми, как запах попкорна, уже поселившийся этим летом в Москве, доселе не знавшей этого чуда западной цивилизации. Несколько раз я задумывался о том, что будь я христианин, я нашел бы способ избавления от тоски по Птичке. Однажды Николка приехал ко мне в съемную квартиру на «Баррикадной» посмотреть, как я осваиваю офорт, мы сели перед телевизором пить пиво и есть жирных лещей с икрой, и я поделился с ним своими проблемами. Он предложил мне пойти вместе с ним на очередное сборище организации «Русский стяг», в которую, как оказалось, он с недавних пор вступил. И я согласился. Через несколько дней мы отправились с ним в один из подмосковных поселков, где базировался штаб организации, и там я провел четыре душеутешительных часа в не слишком многочисленной компании молодых людей, которых средства массовой информации с уверенностью причислили бы к фашиствующему элементу в современной, послегекачепешной России. На самом деле все это были честные и хорошие, хотя и не очень умные, молодые парни, которым казалось, что в их руках судьба Родины, что они верят в Христа, что необходимо изучать технику рукопашного боя, штудировать Ильина, Солоневича, Гитлера, Муссолини, Генри Форда, Дугласа Рида, и тогда заря возрождения взойдет над Россией. Я смотрел на них с жалобной иронией, горюя о том, что не могу быть таким же, как они, что какая-то единичная человеческая особь женского пола волнует меня больше, чем наглая толпа жуликов, захвативших власть в стране. Как бы я хотел отдать все свое никчемное остроумие за то, чтобы, как они, твердо верить, настойчиво стремиться, горячо любить и люто ненавидеть.

— Конечно, я понимаю, что ты скажешь, — говорил мне Николка в электричке, когда мы возвращались. — И все-таки… все-таки…

— Конечно, я понимаю, что «все-таки… все-таки…» — возразил я. — И потому я лучше промолчу.

И ведь надо же так совпасть, что именно в тот самый вечер, когда я вернулся со сборища «стяговцев», мне позвонила моя старая знакомая Лена, с которой я виделся в последний раз полтора года тому назад — в том ноябре, когда мы еще недавно только вернулись из поездки в Египет и Турцию. Мысленно прикидывая, сколько времени мы не виделись с Леной, я поразился: «Боже мой! Вот уже скоро будет целых два года, как Птичка нырнула в мое сердце с борта фелюги!»

— Привет! — сказала Лена. — Как поживаешь? Почему не звонишь? Разве так трудно хотя бы раз в полгода сообщать о себе?

— Я долгое время был в отъезде. Катался по Европе.

Минут пятнадцать между нами шел полупустой разговор, во время которого мне приходилось выдумывать сатирические описания европейских нравов, обычаев и образа жизни, потом Лена сказала:

— А знаешь ли ты, что я, наверное, скоро выйду замуж?

— Откуда же мне знать! Поздравляю! На свадьбу позовешь?

— Позову.

— Кто же этот счастливец?

— Он служит псаломщиком в храме Иоанна Богослова на Новозаветной улице. Если хочешь повидаться со мной и моим будущим мужем, приходи послезавтра туда, будет праздник, Рождество Иоанна Предтечи.

Я согласился и в условленный день и час приехал в церковь Иоанна Богослова, что на Новозаветной улице. Служба уже шла, я вошел, как положено, перекрестился, купил свечи, поставил их к нескольким иконам и тут только с изумлением увидел, что облаченный в стихарь псаломщик, начавший вновь читать из книги, стоя перед аналоем, есть не кто иной, как мой старый друг и бывший одноклассник Игорь Мухин. «Ничего себе! — подумал я. — Как же ему разрешают совершать церковный обряд, если он бросил жену и двоих детей?!» Тут ко мне подошла Лена, улыбнулась и шепнула на ухо: «Только не вздумай улепетнуть. У нас сегодня дома для тебя приготовлен ужин». И я отстоял всю службу, надо сказать, не без усилия над собой. Я понимал, что все это красиво, торжественно, празднично, ликующе… Но в пении хора мне слышался голос Ларисы, поющей одну из своих летучих песен, и душа моя рвалась не к Господу, а к Птичке. Игорь на удивление хорошо читал псалмы и прочие речитативы, выглядел он вполне трезво, из чего можно было заключить, что Цокотуха, мягко говоря, сгущает краски, когда рассказывает людям о своем изменщике-муже. Заметив меня, он сначала важно кивнул, а потом не выдержал и застенчиво улыбнулся, так мило, что, гад, едва не вышиб из меня слезу. Наконец, когда все кончилось, мы отправились пешком до «Новослободской», где жила Лена. В тот вечер мне суждено было многое узнать о судьбе бывшего блестящего гинеколога, а ныне заштатного псаломщика Игоря Мухина, который выразил глубокое убеждение, что быть блестящим гинекологом — грех, а быть заштатным псаломщиком — благо и большая милость Божья. Итак, как выяснилось, в первых числах марта (уж не в день ли в день с моим утром в Ахене?!), идя по улице Готвальда, Лена почувствовала нечто знакомое в испитом лице дворника, колупающего лед на тротуаре. Дойдя до 2-й Тверской-Ямской, она вспомнила, что видела этого человека несколько раз в компаниях, когда у нее был роман с неким Федором Мамониным. Она даже припомнила имя этого человека — Игорь. Она вернулась, заговорила с дворником, и с этого момента между ними завязалась дружба, которой способствовал в немалой степени и тот факт, что Лена жила на «Новослободской», а комната, в которой жил по милости ЖЭКа дворник Мухин, находилась в многожильцовой коммунальной квартире в одном из домов на улице Готвальда, в десяти минутах ходьбы от «Новослободской». И молодая христианка спасла падающего в пропасть пьянства молодого человека, сгоревшего на почве несчастной любви. Она заставила его соблюдать посты, выучить молитвы, раскаяться во всех грехах своей прежней жизни, она повезла его по монастырям, и, наконец, открыла в нем выдающиеся способности к чтению псалмов. Как раз в это время церкви на Новозаветной улице понадобился псаломщик.