Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Ох, я сейчас свалюсь с ветки! — простонала Лариса. — Этого не может быть. Не верю! Я тоже хочу!

— Потом, ладно? Когда представление окончится, — попросил я неугомонную искательницу острых ощущений.

— Тогда дай мне скорее вина из клювика!

Я исполнил ее просьбу. Тем временем партнерши старичка оставили его одного в пламеннном круге, выбежали на кромку и стали демонстрировать любопытным свои подошвы, на которых, как следовало ожидать, не было ни волдырика. Старичок тем временем удало подбоченился и стал звать к себе в круг то одну, то другую зрительницу, а те, кого он выкликал и манил пальцем, хватались за лица, хохоча и тряся головой, всем своим видом показывая, как страшно. Тогда старичок сам подошел к одной молоденькой барышне, взял ее за руку, потянул к себе. Она стала упираться. Он вдруг ловко, будто ему было лет двадцать, схватил ее, поднял на руки и понес, танцуя на углях, которые пылали все так же ярко, как десять минут назад. Девушка пискнула, но дальше вела себя достойно. Держа ее на руках, старичок потанцевал немного и отнес ее обратно к зрителям, туда, откуда вывел. Он снова стал высматривать себе жертву, идя вдоль кромки, там, где время от времени служащие ресторана поливали водой из лейки. Женщины, к которым он приближался, с визгом отшатывались, но он все же ухватил одну, да какую! — толстенную немку, в которой весу-то было килограммов сто — сто двадцать. Он поднял ее на руки, едва ли с намного меньшей легкостью, чем ту девчушку, и понес в центр горящего круга. Толстуха заверещала самым разнемецким образом:

— А-а-а! Nein! Nein! Bitte, nein! Ich habe A-a-a-angst! [85] А-а-а! Нет! Нет! Пожалуйста, нет! Мне стра-а-ашно! (нем.).

Дойдя до середины, старичок вдруг сделал вид, что шатается, что устал и не может больше нести свою ношу. Он стал медленно опускать немку на угли, и та заверещала уже интернационально, без каких-то различимых слов. Но старичок шутил. Он ничуть не устал. Он подбросил толстую немку, как младенчика, и понес туда, откуда взял. В его силе, ловкости, а главное, в его необъяснимой способности так долго ходить по горящим углям, да еще с тяжелой ношей, было нечто настолько таинственное и жуткое, что мне вспомнился александрийский старик, как он прокалывал себя спицей. Только тот старик был огромный, тощий, черный, а этот маленький, сухонький, смеющийся. Отдав немку немцам, он снова закружился в танце со своими двумя партнершами, снова из-под их босых ног полетели во все стороны яркие искры, ритм бубна и волынки стал учащаться, учащаться, учащаться… музыка резко оборвалась, танцоры поклонились зрителям и убежали с пылающего круга. Зажегся свет, на сцену выскочили танцоры и музыканты и грянули быструю зажигательную мелодию. И все, кто только что стоял у волшебного круга, кинулись отплясывать на площадке перед сценой, воодушевленные увиденным необычайным зрелищем плясок на углях. Я спрыгнул с ветки и поймал на лету соскакивающую Птичку. Она вся трепетала. Невооруженным глазом видно было, что она горит желанием потанцевать на углях.

— Лариса! Я запрещаю тебе это! — успел крикнуть я прежде, чем она подбежала к площадке, устланной углями, и скинула с ног босоножки. Я хотел было схватить ее в охапку, но вдруг, в какую-то сумасшедшую секунду понял, что у нее получится. Словно рука чья-то сняла с меня страх за Ларису, и уже в следующее мгновение босые ножки Птички побежали по углям. Она сделала всего несколько шагов туда и обратно, и, выскочив из страшного круга, в восторге крикнула:

— Получилось! Ура, получилось! Смотри, у меня ни единого ожога! Надо только верить, что все обойдется. Попробуй, не бойся!

И она снова вбежала в круг, попрыгала по нему и выскочила на безопасное место. Лицо ее светилось таким необыкновенным счастьем, будто Лариса всю свою сознательную жизнь мечтала об этих пробежках по горящим углям, долго готовилась в специальном центре подготовки, и вот, наконец, свершилось.

Какая-то фраза по-французски и хлопки раздались за моей спиной. Я оглянулся и увидел того самого человека, который с таким любопытством взирал, как мы забираемся на дерево и усаживаемся на ветку.

— Это еще что за наглый тип? — спросил я его по-русски, поскольку французским не владел. Он протянул мне руку и произнес свое имя:

— Доменик.

Я хмыкнул и посмотрел на Ларису.

— Ну что же ты, Феденька? — спросила она. — Ведь и ты можешь! Это как плавать — надо только поверить, что умеешь, и сразу поплывешь. Точно так же и летать. Надо только поверить, и человек сможет все.