Сьюзен Ховач - Наследство Пенмаров

– Я ездил в Пенмаррик с матерью, – сообщил я.

– Понимаю. – Он посмотрел в сторону. – Позволь мне показать тебе открытку, которую я получил сегодня утром от Найджела из Флоренции…

– Папа…

– Да?

– Я ездил в Пенмаррик, потому что Жиль Пенмар захотел меня видеть. Теперь, когда его единственный сын умер, он решил сделать меня своим наследником. Когда он умрет, Пенмаррик станет моим.

Повисло молчание. Отец не произнес ни слова, но я видел, что руки его, набивающие табаком трубку, дрожат. Я сказал неуверенно:

– Я откажусь от него, если ты хочешь. Твои желания для меня важнее, чем желания матери.

– Дорогой Марк, не делай глупостей, – сразу сказал он. – Конечно, ты должен принять Пенмаррик. У тебя есть все права на наследство со стороны матери, и если я всегда находил затруднительным говорить с тобой о ней или о ее наследстве, то только потому, что мне было больно вспоминать о женщине, которая принесла мне столько горя, противно вспоминать о ее отвратительных ссорах с Жилем Пенмаром. И еще я чувствовал себя виноватым за то, что не выполнял свой отцовский долг, позволяя тебе видеться с ней и принимать участие в ее интригах. Но что я мог поделать? Нужно быть очень жестоким, чтобы не давать сыну видеться с матерью. Помимо прочего, я боялся, что Мод будет устраивать безобразные сцены, если я не разрешу ей видеться с тобой, а этого я не хотел больше всего на свете. – Он рассеянно положил трубку на стол и посмотрел в окно. – Если же теперь конфликт твоей матери с Жилем закончился, думаю, мне следует радоваться и за нее, и за тебя. Проблема наконец разрешилась. Пенмаррик будет прекрасным наследством.

Наступила пауза. Он снова взял трубку.

– Мне это тоже помогает принять решение, – сказал он наконец, и в его голосе я услышал облегчение. – Теперь, когда ты так хорошо обеспечен, я без всяких угрызений совести смогу оставить Гвикеллис Найджелу.

Я вскочил на ноги раньше, чем успел понять, что происходит. Я увидел испуганное лицо отца, кажется, он что-то сказал, но я ничего не слышал, потому что начал кричать на него резким голосом, который совсем не был похож на мой собственный. Я кричал, что Гвикеллис мой, мой, мой, потому что я старший сын… как он смеет отдавать его Найджелу, как он смеет любить Найджела больше, чем меня, как он смеет относиться ко мне так, словно…

Неожиданно крики закончились. Меня охватила паника, мне показалось, что я задыхаюсь. Я начал отступать к двери.

– Марк, – сказал отец, очень расстроенный, – Марк, остановись, пожалуйста. Ты забываешься.

Я дошел до двери. Пальцы вслепую нащупывали ручку.

– Мать пыталась настроить тебя против меня, – догадался он. – Что она сказала? Лучше расскажи сразу.

Я был уже в узком холле, потом, спотыкаясь, пошел по лестнице к входной двери.

– Марк…

Но я убежал. Я не мог ни говорить, ни слышать, ни видеть и только потом сообразил, что нахожусь на улице, потому что свежий воздух овеял пересохшее горло, а легкое прикосновение морского ветерка пробежало по разгоряченным щекам и горящим глазам. Я сорвался с места. Вереск, жесткий и корявый, цеплялся за мои брюки и царапал обувь. Я несся по пустоши, по безлюдной, молчаливой пустоши и не чувствовал ничего, кроме своего прерывистого дыхания и безумного желания бежать, пока не оставят силы. Я спотыкался о камни гряды, ползком спускался по холму в долину Зиллана; там-то, на церковной паперти, я впервые увидел Джанну Рослин и решил, что, несмотря на все случившееся, отложу отъезд в Лондон и останусь в Корнуолле.

Когда Джанна Рослин покинула церковный двор, я проводил ее взглядом, пока она не скрылась из виду, и медленно прошел к могиле, где горели на бестрепетной траве алые розы.

«Здесь покоится Джон-Хенри Рослин, – гласила надпись на надгробном камне, – который почил мая 15-го дня 1890 года в возрасте 66 лет. Здесь также покоится его жена Ребекка-Мэри, почившая апреля 12-го дня в возрасте 58 лет. Упокой, Господи, их души. Этот камень воздвигнут в их память преданными их сыновьями Джаредом-Джоном Рослином и Джонасом-Хенри Рослином в 1890 году от Рождества Христова».