Александр Сегень: Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Пять минут, пять минут, с Новым годом, с новым счастьем!

— Здра-авствуй, Дедушка Мороз, — насмешливо проворчала Марина. — Ты подарки нам принес?

— Новый год, Мариночка! Ты хоть понимаешь, что этот ураган знаменует собой новое летосчисление для меня? И, может быть, не только для меня.

— Для меня, что ли?

— А почему бы и нет? Где бокалы под шампанское?

Они стали хлестать шампанское, и оно здорово ударило Выкрутасову в голову. Когда от шампанского опять вернулись к коньяку, Дмитрий Емельянович громко кричал:

— Русский ураган! Ты понимаешь, дитя мое, что такое русский ураган? Скоро весь мир узнает об этом. Я — носитель великой тайны русского урагана. То, что произошло сегодня, имеет глобальный исторический смысл. Характер этого события свидетельствует о его непреходящем значении. Он изменит всю карту мира. Выпьем за глобальное изменение карты мира, выпьем за всемирные изменения, радость моя!

В нем проснулся тот, кем он был все самые счастливые годы своей сознательной жизни. Политинформатор одной из главных футбольных команд Москвы. С этой командой он, будучи политинформатором, в свое время объездил весь Советский Союз, побывал во многих странах мира. Должность его была хотя и не очень нужная, но очень почетная, и когда-то к Дмитрию Емельяновичу относились с огромным уважением. С наступлением эпохи Горбачева авторитет политинформатора стал понемногу расшатываться. После августовского путча встал вопрос о необходимости держать в команде политинформатора. Тогда Дмитрию Емельяновичу пришлось пойти на компромисс и выдумать себе новую профессию. Он стал деминформатором, то есть принялся информировать футболистов о том, как проводятся в нашей стране демократические реформы. После разгона Верховного Совета Россию окончательно направили на путь капитализма и чистогана. Вскоре должность деминформатора безжалостно сократили как лишнюю. Так Выкрутасов и стал безработным. Тем самым безработным, о которых он так часто поведывал на своих политинформациях в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов двадцатого столетия.

Проснувшийся политинформатор продолжал что-то выкрикивать о непреходящем значении исторического момента, о грядущем сокрушительном крушении мировой системы футболизма, на смену которой придет наш, отечественный футбол, и это будет футбол двадцать первого века.

Потом он просто кричал в распахнутое окно:

— Ураган! Русский ураган! Вы хоть понимаете, что это такое? Русский ураган! Это вам не хухры-мухры!

Среди ночи он проснулся на чем-то жестком. Открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Кругом было темно, хоть глаз выколи. Потом он услышал, как шумят деревья и мокро цокают капли, приподнялся, огляделся, стал различать кое-какие очертания предметов и вспомнил кухню, на которой они вчера сидели с Мариной, пили, ели цыплячьи грудки, принесенные им из магазина и умело поджаренные хозяйкой дома. Запах жареной курятины стоял по сю пору. Постепенно стало припоминаться все вчерашнее, постыдное изгнание из рая, ураган, спасение.

Стало быть, он так вчера напился, что Марина бросила ему на пол старое стеганое одеяло, на котором он и уснул.

— Какой позор… — тихо прошептал Выкрутасов, потирая ладонью горячий лоб. Он подошел к окну. Урагана там уже не было. Воздух радовал свежестью и спокойствием. Дмитрий Емельянович медленно очухивался.

Не все так плохо. Он жив, здоров, у него есть временное пристанище…

— А не устроить ли пристанище? — усмехнулся он, имея в виду — не пойти ли поприставать к Марине. Он различил бутылку на столе. В ней плескалось граммов пятьдесят коньяку. Он выпил эти остатки прямо из горлышка и решительно направился в комнату, где спала Марина.

— Русский ураган, — бормотал он для смелости. — Я — русский ураган.

Он вошел тихо и сразу увидел в темноте кровать, в кровати Марину, снял с себя футболку и шорты, тихо пробрался под одеяло к спящей женщине. Его тотчас охватило любовное волнение. Марина была голая, такая душисто-сладостная во сне. Он стал осыпать горячими поцелуями ее плечо.

— Да нет же! — воспротивилась она, просыпаясь и отпихивая Дмитрия Емельяновича от себя самым неумолимым образом.

— Ну почему? — промычал он сладострастно.

— Я же сказала, что терпеть не могу вот так сразу.

— Но ведь со мной у тебя особый случай, — обиделся он.

— Какой же особый? — спросила она.

— Такой, что я влюбился в тебя по уши, — признался он, внутренне признавая, что в этих словах есть доля правды.