Владимир Яцкевич - Цветок в пыли. Месть и закон

— Вас что-то тревожит, мисс Мина?

— Меня? Нет, — ответила она поспешно.

Она не хотела ничего объяснять. Ее боль принадлежала только ей.

— Значит, мне показалось, — пробормотал Джагдиш. — Извините.

Он не считал себя вправе пытаться узнать то, что другой человек хотел бы скрыть.

Жалованье Мине адвокат определил выше, чем это было принято обычно. Он чувствовал, что девушка нуждается, но, поскольку она не приняла бы от него помощь в явном виде, схитрил, повысив ей жалованье в полтора раза.

Мина, как работница, его вполне устраивала. И даже то, что она не могла похвастаться большими успехами в стенографии, Джагдиш готов был ей простить, ибо был добрым по натуре человеком.

И только однажды его чувства обнажились, помимо воли. Обнаружив Мину сидящей в глубокой задумчивости за пишущей машинкой, Джагдиш подошел к ней. Лицо девушки было так печально, что у адвоката сжалось сердце. Мина, заметив его присутствие, вздрогнула и поспешно склонилась над машинкой.

— Мисс Мина! — вырвалось у Джагдиша. — У каждого человека в жизни бывают потрясения, которые оставляют в сердце след. Но жизнь нельзя остановить, она должна продолжаться.

Он все видел, оказывается, этот Джагдиш. Видел и переживал за нее.

— Вы правы, — пробормотала Мина, потупившись.

Джагдиш, смущенный собственным порывом, вышел из комнаты. Но он напрасно смущался. Ведь он сказал правду. Жизнь должна продолжаться, несмотря ни на что!

Старый Абдул не замечал, как над его головой сгущаются тучи. Он был так занят маленьким Рошаном, так счастливо проводил дни с малышом, что не видел косых взглядов и не обращал внимания на то, как все реже люди отвечали на его приветствия.

Мальчик рос спокойным и послушным. Он привязался к старику, который заменял ему и отца, и мать. Когда Абдул возвращался с базара домой, Рошан встречал его улыбкой, тянул ручонки и лепетал что-то невразумительное на том языке, на котором изъясняются все маленькие дети во всем мире.

— Я уже пришел, — говорил Рошану старик со счастливой улыбкой. — И принес тебе молока.

Он кормил малыша, после чего брал его на руки и шел на улицу.

— Тебе нужны свежий воздух и солнце, — объяснял он. — Это такие вещи, малыш, которые ничем нельзя заменить.

Люди, идущие ему навстречу, скороговоркой отвечали на приветствия Абдула и старались как можно скорее пройти мимо. Ничего подобного раньше не было, но Абдул, кажется, не замечал происшедший с окружающими перемены.

В один из дней он подошел к сидящим в тени дерева соседям, держа малыша на руках.

— Сейчас, Рошан, — пробормотал старик. — Я только затянусь разок кальяном.

Тем временем разговор, который вели сидящие, прервался. Все молча смотрели на Абдула.

— Послушай-ка, Мулла-джи, — сказал старик, опускаясь на землю. — Поверни ко мне кальян, я хочу затянуться.

Мулла-джи, куривший кальян, хмуро ответил:

— Община отказала тебе в вине и табаке.

И отвернулся.

— Почему? — удивился Абдул и обвел всех взглядом.

Люди отводили глаза.

— Разве я чем-то провинился перед общиной? — спросил Абдул. — Какой я совершил грех?

— Ты не совершил греха, Абдул, — ответили ему. — Ты чужой грех покрываешь.

— Нас оскорбляет его присутствие, — сказал Мулла-джи и кивнул на Рошана, которого старик по-прежнему держал на руках. — Этот ребенок — твой грех.

Абдул растерянно посмотрел на говорившего.

— Это беззащитное существо — мой грех? — спросил он наконец. — Неужели оттого, что я спас его жизнь, я совершил грех? И если я забочусь о нем — это тоже грех?

— Ты напрасно обижаешься, Абдул-джан, — ответили ему. — Если община постановила — с этим надо смириться. Ведь не известно, индус этот малыш или мусульманин.

— Решение общины — это решение Всевышнего! — вставил Мулла-джи.

Все были настроены решительно. Абдул почувствовал, как закипает в его душе протест. Это случилось с ним впервые. Жизнь учила его, что община всегда права, она не может ошибаться, ведь принятые решения — это плод коллективного разума, общей мудрости, собранной воедино. Но то, что происходило сейчас, не укладывалось в голове Абдула.

— Я считаю ваше постановление преступным! — воскликнул он, не в силах сдержать охватившее его негодование.

— Одумайся! — попытались урезонить его.

— Ты неправ, Абдул, — сказал медленно Мулла-джи. — Ведь это решение всех верующих нашего квартала.

— Пусть будут прокляты те люди, которые воспитание ребенка возвели в грех! — воскликнул старик в сердцах.