Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

На старости лет Сенека рекомендовал нам бездеятельность как итог накопленного опыта, раньше он писал речи Нерону, облекая его злодейство в слова. (Это было вроде тех советов, которые дает мне зубной врач.) Может, предложить им тему для сочинения «Что такое действие»? Или попытаться превратить Шербаума в Луцилия, чтобы он поучал, позабыв о деле… Хорошо говорить все это деловому дантисту, который удаляет зубной камень, борется со злом, предпринимает одно вмешательство за другим. Люди деятельные проповедуют бездействие.

Они собирались в кучки; Шербаум, постояв чуть-чуть, переходил от одной к другой. С начала года держалась холодная сухая погода. Ребята жались друг к другу. («Холодрыга» — на их языке, смахивавшем на язык диснеевского утенка Дональда, — означало, что им холодно, они говорили — какими-то усеченными словами: будьспок, чмок, тип-топ, блеск…) Веро Леванд закурила и передала сигарету по кругу («Ну и что?»). Даже воробьи собирались в стайки между стайками ребят.

Я задержал Шербаума на школьном дворе, задержал в буквальном смысле слова, преградив ему дорогу, когда он хотел перейти от одной кучки ребят к другой, стоящей неподалеку. Я начал с заранее приготовленных слов:

— Очень жаль, Филипп. Но если вы не откажетесь от вашего плана, мне придется сообщить о нем, причем сообщить в полицию. Вы понимаете, к чему это приведет?

Шербаум засмеялся так, как может смеяться один только Шербаум: даже не оскорбительно, скорее добродушно-снисходительно и с оттенком беспокойства, будто он хотел меня пощадить.

— Вы наверняка не сделаете это ради себя самого. Вы слишком себя уважаете.

— И все же я всерьез размышляю, как в случае необходимости сформулировать свое заявление…

— Вы просто не сможете это сделать, не сможете преодолеть путь до полицейского участка и прочее.

— Я вас предупреждаю, Филипп…

— Это никак не вяжется с вами.

(Веро оставила ребятам чинарик и приблизилась к нам в своих ядовито-зеленых колготках.)

Я стал как попало выкладывать свои доводы: бессмысленный, бесчеловечный, опасный, жестокий, глупый план. Я говорил и говорил: с одной стороны… именно поэтому… неправдоподобно… показатель бессилия… нереально.

Шербаума не удовлетворил ни один мой довод.

— Знаю, — заметил он. — Вы должны так говорить, вы же педагог.

Когда я сказал, что эта дурацкая выходка не принесет ему ничего, кроме дешевой славы, Веро Леванд влезла со своим:

— Ну и что?

— Госпожа штудиенрат Зайферт, если бы вы рассказали ей о вашем плане, сделала бы то же самое…

— Ах так. Архангел уже знает.

Прежде чем я успел придумать что-нибудь, вмешалась Веро Леванд:

— Она вообще пусть помалкивает. Она все время говорит о сопротивлении, о долге. — Веро довольно ловко передразнила Ирмгард Зайферт, но не пыталась воспроизвести ее голос. Она подражала ее языку, стилю, как бы цитировала. — Даже в самые мрачные часы нашего прошлого постоянно находились люди, которые действовали. Подавали знак. Грудью преграждали путь несправедливости. — Прищелкнув пальцами, Веро Леванд подала мне знак: — Ну, а теперь ваша очередь.

Перебираясь через сложные языковые конструкции: «Вы теперь наверняка считаете…» — или: «Сейчас вы могли бы заметить…», я построил длинный монолог, нечто вроде карточного домика, который Шербаум, потеряв терпение, разрушил в один миг.

— Почему вы не скажете: сделай это? Почему не скажете: ты прав? Почему вы не вселяете в меня мужество? Ведь на это нужно мужество. Почему вы мне не помогаете?

(Молчание, наступившее потом, было трудно выдержать. Никакие словесные ограды ни от чего не спасали. Решайся! Решайся же!)

— А теперь, Шербаум, мое последнее слово. Я возьму собаку в собачьем питомнике Ланквица, подожду, пока она ко мне привыкнет, а потом на том самом месте, которое вы выбрали, оболью ее бензином и подожгу. И я принесу с собой ваш плакат. При этом будут присутствовать газетчики и телеоператоры. Вместе с вами мы сочиним листовку, по-деловому проинформируем публику о действии напалма. Эту листовку вы и ваша приятельница сможете разбросать на Курфюрстендамме после того, как меня арестуют или — это тоже не исключено — изобьют до полусмерти. Согласны?

Школьный двор опустел. К нам подобрались воробьи. Мой язык нащупал оба инородных тела: мостовидные протезы производства «Дегуссы» по специальному заказу. Веро Леванд дышала ртом. А Шербаум глядел сквозь голые ветви каштанов, росших во дворе. (Так и я когда-то стоял глазел. Но не искал в воздухе точку опоры, я упирался взглядом в землю. Штёртебекер уже опять что-то задумал. У него есть план. У него есть план…) Последний звонок. А над всем этим самолеты панамериканской авиакомпании, летящие в Темпельхоф.