Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

Я опять подлил в рюмки мозельского и поставил новую пластинку. Походил по комнате, правда не наступая на берберский ковер, а потом преодолел прямо и молча то расстояние, которое мы сами создали этой говорильней; но когда я без перехода сел рядом с Зайферт, повернулся к ней лицом и правым коленом стал раздвигать ее сдвинутые колени, она быстро и на корню разрушила мой замысел.

— Послушайте, Эберхард. Я и так верю, что вы всё можете. Не надо доказывать.

Немного позже сквозь короткий смешок, нет, сквозь девичье воркованье, до меня донеслись слова:

— Будь я моложе и не имей преград как учитель, словом, будь я свободна и намного моложе, поверьте, Эберхард, я остановила бы свой выбор на Филиппе. Обнимая его, я вселяла бы в мальчика мужество, любила бы его, горячо любила бы… Ах, если бы я обладала его несгибаемой верой, то не побоялась бы сказать во всеуслышание голую правду.

(Они присасываются. Облепили стенки ее аквариума. Живут за счет других и размножаются. Такова же и вечнозеленая омела с ее стекловидными ягодами, которые, если их раздавить, превращаются в стекловидную слизь, да и омела паразит, хотя у верующих над дверью она — символ, освящающий дом.)

Ирмгард Зайферт ушла вскоре после полуночи. Под конец мне пришлось принять таблетку арантила. Ни об уже закончившемся курсе лечения у зубного врача, ни о еще предстоящем она не захотела говорить. На пороге поцеловала меня.

— И пожалуйста, не сердись за то, что я наговорила тебе в начале вечера.

(«Какие пустяки. Я еще немножко поработаю».)…Когда дело дошло до процесса, от шестидесяти шести пунктов обвинительного заключения осталось только два: неудавшееся подстрекательство к ликвидации полковника Шпарре и майора Юнглинга, короче: «Дело о крепости Нейссе» — так его назвали. И расстрел обер-ефрейтора Арндта, которого Шёрнер обнаружил спящим в грузовике. Подсудимый сослался на так называемый приказ о «чрезвычайных мерах», на указ фюрера № 7 от 24 февраля 1943 года: «Тот, кто действует смело, не подвергается наказанию и тогда, когда превышает предписанные полномочия».

Возвращаясь из советского плена, Шёрнер, по совету полиции, сошел со скорого поезда Хоф — Мюнхен уже во Фрайзинге, где его встретила дочь Аннелизе. На мюнхенском Главном вокзале наблюдалось скопление бывших солдат вермахта с целью совершения противозаконных действий.

Я больше не хочу. Сначала боишься боли, потом мучаешься от боли. Неуютно, и передыха нет. Я знаю устройство своей памяти: слова влетают и открывают ящички, где покоятся слова, которые только и ждут своей очереди влететь в другие ящички и открыть их. Да, я все понимаю и, прежде чем сказуемое, раздувшись, не займет сцену, лишь киваю головой. Нуда… Сейчас я пойду спать. Это ложе отвратительно.

Проснуться и найти карандаш. Полная нечувствительность при точном знании, что такое боль и как действуют болеутоляющие. Эпикур упрекал греческих стоиков, особенно Стилпона, за апатию, в то время как Сенека, почитатель Эпикура (и вероятно, тайный эпикуреец), все же признавал, что он чувствителен к несчастьям, хотя преодолевать эти несчастья его заставляет мудрость, а не impatientia [82] Бесстрастие (лат.). , неумение страдать, свойственное киникам. Что касается меня, то при малейшей зубной боли я хватаюсь за арантил; несчастье равнозначно зубной боли!.. Могло ли так случиться, что Нерон, последовательный ученик Сенеки, велел поджечь Рим, потому что у него болели зубы?

Стало быть, спать не в кровати, а на этом мерзком ковре. Гнаться за сном, как будто это что-то вещественное. Поговорим, Веро. Вы же не станете просто лежать на моем берберском ковре… Почему нет?.. От него несет козлом… Не чувствую. У меня в носу полипы… А если я тоже лягу на эту шкуру?.. Тогда будет вонять вдвойне… Но я вас предостерегаю… От чего предостерегаете?.. От меня на ковре… Но вам ведь не позволено… Кто сказал?.. Я несовершеннолетняя, и вдобавок вы используете свое служебное положение. Мои родители развелись. Я вечно мотаюсь между ними. Кроме того, я закричу и расскажу все вашему Архангелу. Вам нельзя! Никак нельзя!

(На моем ковре мне все можно. Даже лежать одному, гнаться за сном и найти отнятую возлюбленную, которая сжалась до размеров жирных катышков пыли и угнездилась в этом козлином ковре. Иди-сюда-иди!)

Моя ошибка: я не должен был разрешать тебе остаться в пальто, берберский ковер чересчур новый, он еще долго будет вылезать. Теперь о нас знают все, и госпожа Зайферт говорит: Будьте добры дать объяснения, коллега Штаруш. Мне не хотелось бы опять сообщать об этом куда следует, ведь уже в семнадцать лет, незадолго до конца войны, я сочла себя обязанной донести в соответствующие инстанции на крестьянина, который покушался на мою честь… Скажите, Веро, почему вы всегда и везде носите ядовито-зеленые колготки?.. Чтобы лучше вас слышать.