Джеймс Джойс - Улисс (часть 3)

Тематический план. Каким должен быть ведущий прием "Евмея"? Джойс решает этот вопрос, выбирая главную отличительную особенность эпизода и развивая для ее передачи особое, ранее не использованное письмо. Особенность эту он видит в состоянии героев: их предельной утомленности, вымотанности. Передать такие черты формой и техникой письма - задача, типичная для художественного мышления Джойса, его миметического подхода (см. ком. к эп. 5). Стиль, что возникает в итоге, я называю антипрозой, ибо это проза, специально испорченная, наделенная целым списком дефектов. У нее стертый, тривиальный язык из шаблонных оборотов и путаная, осоловелая речь. Ее заплетающиеся фразы не умеют ни согласоваться, ни кончиться, "зевают, спотыкаются, забредают в тупик" (Стюарт Гилберт), слова и выражения повторяются... И в связи с этим приходит один вопрос: кому же принадлежит такая речь? Мы не внутри сознания героев, и это не их речь; но при столь специфических свойствах это и не речь автора, он не может демонстративно зевать и спотыкаться. Единственное, что остается, речь рассказчика. Но ведь никакого рассказчика, никакой "фигуры говорящего" тоже нет!

Здесь перед нами еще одна важная черта прозы Джойса. Она пишется со многих позиций, многими голосами, но в ней вовсе не выполняется привычное правило прозы традиционной - чтобы каждый голос принадлежал определенному, зримому лицу. Скорей здесь голоса инструментов оркестра: у каждого есть свое звучание (тон, окраска) и свое положение в мире текста (темы и объем информации), но больше может ничего и не быть. Уже рассказчик "Циклопов" Безликий, но у него еще масса индивидуальных черт, и мы ничуть не сомневаемся, что он - личность. Однако в "Евмее" положение рассказчика как у автора, речь же - как у героев, и такая парадоксальная конструкция, подобно поручику Ниже принципиально "фигуры не имеет". Такая речь известна и употребительна в прозе в качестве вставок в речь автора: в этом случае она представляет собой совершаемую автором аннексию речи героя, называется "несобственной прямой речью" и служит обычно как комический или сатирический прием. У Джойса же автор исчез, но аннексия осталась! Письмо делается странней, но возможности его сильно ширятся - и потому это очень современная черта, которой учились у Джойса или которую заново открывали множество позднейших прозаиков. (Впрочем, зачатки ее - уже у Флобера.) Этим пристально интересуется и современная теория прозы, начиная с М.М.Бахтина. Она констатирует, что здесь в прозе проявляется обобщенное и деперсонализованное, "структуралистское" понимание человека, и вместо определенного лица, "фигуры рассказчика", правильней говорить только о субъекте речи (дискурса), о формальном "подлежащем", которое предполагается у "сказуемого". Итак, осоловелая проза "Евмея" построена, на поверку, тонко и любопытно.

Немалая нагрузка падает и на долю содержания. Как уже говорилось, в центре "Евмея" - ключевой мотив "Одиссеи", возвращение. Он задевал автора лично и глубоко, и в пессимистическом резюме Блума "возвращаться - худшее, что ты можешь придумать" вобран и опыт отношений Джойса с Ирландией. Он вернулся туда ненадолго в 1909 и 1912 гг., пережил сожжение своей книги и предательство друга, и больше никогда не был там, хотя страна и обрела независимость. Немногим радужней было и его краткое возвращение в Триест после мировой войны. И как не поверить в магическое чутье художника: третье его возвращенье - в Цюрих в конце 1940 г. - окажется предсмертным! Целая вереница сюжетов, образов, вариаций на тему возвращения проходит в "Евмее", и общий урок их в том, что горечь, забвение и предательство от этой темы неотделимы. Недаром такое место тут занимает история Парнелла, в которой Джойс видел чистый, образцовый пример предательского деяния; в статье 1907 г. он писал, что ирландские политики "только однажды доказали свой альтруизм, когда они предали Парнелла и не потребовали тридцати сребреников". Но в то же время возвращение - рок, необходимость в циклической вселенной Джойса. Несладко. И любопытно отметить, что в древнехристианской мистике возвращение, греч. "Ностос" (это слово часто употребляет для возвращения Джойс, так он, в частности, называл посл. часть романа) имеет еще одно значение: "ощущение сладости", блаженство присутствия благодати. Здесь Ностос - соединение с Богом, и это не горечь и утрата, а сладость и обретение - причем именно то обретение, путь к которому ищет и не находит "Улисс": обретение Отца, усыновление человека Богу (через приобщение Христу). Итак, весь этот узел возвращения, тугой клубок постоянных джойсовских тем, включающий даже рисунок его собственной судьбы, стоит в отношении прямой инверсии к глубинным христианским представлениям.