Васко Пратолини - Метелло

Сидя на одной из скамеек на площади Санта-Кроче, Метелло беседовал со своими друзьями, как вдруг увидел Иду, которая вела за руку Либеро. Распрощавшись с товарищами, он пошел ей навстречу. Малыш бегом бросился к нему, и он взял сына на руки. По дороге после минутного молчания Ида сказала:

— Кажется, вам не доставила удовольствия эта неожиданная встреча? Или, в лучшем случае, вы обрадовались только ребенку. Но в конце концов, — добавила она как бы про себя, — так и должно быть.

— Я забыл поблагодарить вас. Я просто невежа. — Она засмеялась, а Метелло продолжал: — Но иногда, как например в борьбе с хозяевами, нужно уметь защищаться, чтобы не поддаться искушению.

— Я ничего не знаю о хозяевах, у меня их никогда не было, а искушение — это от дьявола.

— Э-э, нет, — сказал он. — Искушениям подвергаются и святые.

— Но все это проделки дьявола, — повторила она.

Глаза у нее были совершенно черные и все же искрились так, словно в них была запрятана не одна, а целых сто золотых крупинок. Туго стянутая корсетом грудь, казалось, ждала, чтобы ее освободили.

— А что уготовано тому, кто поддастся искушению?

— О, этого я право, не знаю! Ад, а может быть, и рай, как знать? Но не заставляйте меня кощунствовать.

Метелло посмотрел ей в глаза и почувствовал себя покоренным. С этой минуты для него речь шла уже только о его мужском достоинстве.

Они как раз дошли до виа делл’Уливо, и Идина, не дав ему сказать ни слова, обогнала его на несколько шагов и помахала рукой Эрсилии, которая смотрела из окна.

— Он был именно на площади Санта-Кроче, как вы и говорили!

И вот теперь, когда Эрсилия ушла с ребенком к матери в Сан-Фредиано, Метелло надел сорочку и брюки, наскоро провел щеткой по волосам и посмотрелся в зеркало. И если бы он был до конца откровенен с собой, то мог бы сказать: «Хорош каменщик!» Но он уже поднимался по лестнице. Ида ждала за дверью и тотчас же открыла ему. В комнате из-за спущенных жалюзи царил полумрак. На столе стояла бутылка вина и графин с аранчатой. Как и с Виолой, десять лет назад, он, закрыв за собой дверь, сразу же крепко обнял Иду и не отпускал до тех пор, пока она не оторвала своих губ и не прошептала:

— Не безумие ли это?

Совсем не то что Виола, сказавшая тогда: «Наконец-то!»

— Нет, нет, — проговорил он, взял ее на руки и, зная расположение комнат, понес в спальню, тоже погруженную в полумрак. Положил на постель и стал нетерпеливо расстегивать халат. Под халатом на ней был лишь плотно облегавший бедра черный пояс с подвязками, пристегнутыми к черным чулкам. Широкая квадратная ладонь каменщика легла ей на грудь и закрыла ее. И когда он прильнул к ней, теперь уже с исступлением и страстью, Ида короткое время сопротивлялась, кусая губы. Но затем, покоренная его пылкостью, бурной настойчивостью, неведомой ей до сих пор, она как-то сразу уступила и, сжав лицо Метелло ладонями, опьяненная и обессиленная шептала: «Любимый!», трепеща и безвольно отдаваясь его страсти.

Потом, когда он все еще держал ее в своих объятиях и они по очереди пили не вино, а холодную ароматную аранчату прямо из графина, в котором быстро показалось дно, она прошептала:

— Что же теперь будет?

Ее взгляд был полон детской растерянности, и вместе с тем в этих золотистых зрачках мелькало что-то жестокое и недоброе. Она оставалась раздетой, позабыв об этом, и была прелестна в своем бесстыдстве. Чулки, отстегнувшиеся от подвязок, спустились ниже колен.

В таком виде всего несколько минут назад Ида подходила к столу за графином, и теперь, когда они по очереди пили из него, она не сводила глаз с Метелло.

— Что теперь будет? — повторила она.

Он был вновь возбужден, но в то же время нагота и взгляд Иды смущали его. Он укрыл ее простыней до самой шеи и поднялся с постели. Когда он повернулся к ней спиной, Ида прибавила:

— Я хочу тебя навсегда.

Метелло обернулся, оперся руками на спинку кровати.

— Об этом надо подумать, — сказал он. — Не будем ничего усложнять раньше времени.

Она лежала на спине, глядя на него наивным, зачаровывающим взглядом. Резким движением она сбросила с себя простыню и опять осталась обнаженной, неподвижная и гневная. Он поправил подтяжки и улыбнулся:

— Нам нужно быть очень осторожными.

Его ничуть не тревожило так называемое сознание вины; чувство удовлетворенности мешало ему подумать о том, как следует вести себя теперь.

— Я ничего не боюсь, — сказала она и отшвырнула простыню, которая еще прикрывала ей ноги.