Васко Пратолини - Метелло

— Ты уже раскаиваешься? — сказала она.

Под глазами у нее блестели какие-то подозрительные капельки, но возможно, это был пот. Она поцеловала Метелло в подбородок, а он не сумел и не захотел уклониться от этого порыва. Узнав Иду поближе, он уже не считал ее ни глупой, ни пустой. А может, за несколько дней их близости сильное чувство так преобразило ее? Она привыкла жить синьорой, а он привел ее, как простую крестьянку, сюда, под открытое небо, где полно муравьев и валежника. На какой-то миг он представил себе ее свежей, душистой, ничем не стесненной, какой она была в своей спальне два дня тому назад, и желание вновь пробудилось в нем. Нет, она и вправду ничуть не была несносной, как он думал прежде.

Ида посмотрела ему в глаза и, казалось, угадала его мысли. Она опустила голову, и лицо ее скрылось под большими полями соломенной шляпы, которая так шла ей.

— Разве в комнате не лучше? — прошептала она. — Как позавчера? Пусть даже не у меня?

— Ты должна уехать, — сказал он и повторил: — Завтра ты должна уехать на море.

Метелло пошел вперед, а она догнала его и взяла под руку. Они прошли мимо карабинера с девушкой. Небо на горизонте стало багровым, желтый диск солнца прятался за крышами Рифреди.

— Я уже отложила отъезд. Еще неделю ты должен будешь мириться с моим присутствием, — сказала Ида. По-детски надувшись и часто моргая ресницами, она на ходу отшвыривала камешки зонтиком.

Они расстались у Ромито. Метелло смотрел ей вслед и видел, как она завернула за угол у стекольного завода. Хрупкая, элегантная фигурка поднималась на мост Ромито, и казалось, будто она насыщается красками и растворяется в отблесках заходящего солнца. Вот дома, которые он строил, а вот дом, с лесов которого упал отец Эрсилии. Теперь всюду здесь царит оживление: улицы и площади многолюдны, во дворах играют дети, из винных погребков вынесли на улицу столики.

И долго еще не какие-то определенные воспоминания, а неясная, внезапно нахлынувшая горечь сжимала его сердце. Потом он бросился бежать, как мальчишка, вниз по склону крепостного вала. Так он бежал до самой Палаты труда, до проспекта Тинтори. Там он узнал новости, которые поглотили его целиком, так что трехдневный роман с прелестной Идиной сразу же остался где-то далеко позади. Однако, помимо забастовки, ход которой после полудня резко изменился, произошло еще кое-что, о чем он узнал подробно только впоследствии.

Это «кое-что» касалось Эрсилии.

— Ида!

Еще три дня назад, вернувшись из Сан-Фредиано, куда она отводила Либеро, и вызывая свою новую подругу, Эрсилия была счастливой женщиной, довольной своей жизнью, сегодняшним днем. Теперь, когда ее мать согласилась присматривать за ребенком, Эрсилия могла бы, если нужно, делать цветы день и ночь. Ей было двадцать три года, она была предприимчива, здорова и наслаждалась семейным счастьем, поэтому теперешние трудности не казались ей более серьезными, чем те, которые приходилось преодолевать в прошлом.

Переходя через мост Каррайя, Эрсилия говорила себе, что Либеро, оставшись у бабушки, может на улицах Сан-Фредиано быстро перенять дурные слова. Что поделаешь, она и не собиралась воспитывать его барчуком. И, кроме того, у нее еще будет время внушить ему, что это нехорошо. Либеро было всего два года, но он уже все понимал и слушался взрослых. Так же как она сама, мальчик не мог освоиться в Санта-Кроче, хотя и родился в этом квартале. Когда Эрсилия водила его гулять на площадь, он хоть и играл со здешними детьми, но почему-то не резвился так, как с ребятами из Сан-Фредиано: с сыном Джаннотто Джеминьяни, с двумя близнецами Миранды, которые были такие же непоседы, как их покойная мать, и с внуком токаря Фьораванти. Может быть, потому, что появление Либерино в Сан-Фредиано было всегда настоящим праздником для всех его маленьких друзей и особенно для Иоле, самой старшей из них. Она ходила теперь в школу, а локоны ее стали «более золотыми, чем само золото». Либерино был ее любимцем. Он называл ее «Лоле», а Марину Джеминьяни — «Нина». Ей исполнился всего год и один месяц, но она уже хорошо ходила и была выше его ростом. Однако Либерино был более упитанный. Марина тоже не была слабенькой, но все же Либерино был более упитанный. Даже Аннита признавала это.

— Она все тянется вверх, моя девочка.

В присутствии подруги, пришедшей ее навестить, Эрсилия под диктовку матери написала письмо брату на юг, в Такко — «в край землетрясений». Мать сказала: