Васко Пратолини - Метелло

— Ты не успела открыть глаза, а уже остришь.

Эрсилия сонно улыбнулась.

— Поставь на них в лото… — повторила она.

Он приподнялся на коленях, и в этот самый момент ребенок проснулся, стал звать маму, которая тут же оказалась рядом с сыном и, баюкая его, не могла удержаться от смеха.

Это была третья суббота с начала забастовки. У них в кухне на раскладной кровати спал Олиндо. Оттуда доносился его кашель. Появился разносчик молока, и Эрсилия спустила ему из окна корзинку. Метелло пора было вставать. И хотя временами в течение дня он чувствовал усталость от бессонной ночи, все же он был бодр и держал себя в руках до самого вечера, когда у них произошла стычка с Бадолати. После ужина сон одолел Метелло и усыпил его совесть. Он внезапно, как ребенок, заснул за столом, положив голову на руки, пока Эрсилия мыла посуду, а Олиндо помогал ей, вытирая тарелки.

Идина исчезла из мыслей Метелло, но ненадолго.

На следующий день, в воскресенье, в театре Пальяно давали «Травиату» с Беллинчони в главной роли. Альфреда по этому случаю пел Бончи.

— Конечно, это не Вагнер, — сказал Чезаре, окликнув Метелло из своего окна, — но с такой Виолеттой даже Верди чего-нибудь да стоит. Разрешите пригласить вас и синьору.

Когда в чем-нибудь провинишься, кажется, что за тобой все время следят. Точно так же, когда вобьешь себе что-нибудь в голову, кажется, что даже муха летает вокруг тебя неспроста.

Сейчас все словно способствовало тому, чтобы сблизить Метелло с Идиной и заставить его увлечься. Она пришла в платье, которое вчера надела впервые, — в «совершеннолетнем» платье, как не уставала она называть его при всяком удобном случае. Руки ее были обнажены по локоть, на грудь спускалось два ряда голубых бус. Метелло обнаружил, что глаза у нее действительно совершенно черные, а уши маленькие-премаленькие и в них голубые сережки такой же формы, как у Эрсилии.

— Смотрите на мои серьги? — спросила она. — Я купила на Понте Веккьо такие же сережки, как у Эрсилии. Позавидовала ей.

— Признание смягчает вину, — сказал Метелло.

Этим он, не роняя собственного достоинства, снисходил до комплимента, о чем, впрочем, было известно лишь ему одному. Но тут же ему показалось, что глаза Иды блеснули, будто она поняла его намерение.

Театр Пальяно был «великолепен своим золотом, огнями и красным бархатом», но, для того чтобы занять удобное место на галерее, нужно было, купив билеты, стать в очередь за два часа до начала спектакля, а как только капельдинеры «давали дорогу диким зверям», мчаться вверх по лестнице, работая локтями и подбадривая себя выкриками. Одна выигранная ступенька означала несколько мест, захваченных в Центре галерки, откуда было видно и слышно, как из королевской ложи, хотя та и находилась четырьмя ярусами ниже.

В то воскресенье в суматохе Ида споткнулась о ступеньку, и толпа, несшаяся позади, готова была ее растоптать, И не Чезаре, а Метелло ловко подхватил Иду под мышки и пронес по воздуху над последними ступеньками. Она была легкая, как перышко, и вся светилась улыбкой. Затем последовал заключительный бросок для захвата мест, и они разом уселись в центре галерки. Женщины, как всегда, оказались посередине, но теперь, вопреки обыкновению, Идина села рядом с Метелло, так что ее юбка касалась его брюк. Усаживаясь, он на какое-то мгновение притронулся рукой к ее бедру, как раз в том месте, где была подвязка. Но Эрсилия тут же встала, смеясь над беспокойством, явно отразившемся на лице Чезаре.

— Идите сюда, Ида, — сказала она. — Ваш муж впадает в меланхолию, как только вас нет рядом с ним.

— Нет, что вы! — запротестовал Чезаре. — А впрочем, я не вижу причины менять наши привычки.

— Иногда перемены бывают полезны, — сказала Ида. — Я не двинусь с места.

— Как, Ида?! Вы хотите испортить нам все удовольствие от «Травиаты»? — воскликнула Эрсилия.

— Не говоря уже о том, — добавил Метелло, поддерживая шутливый тон разговора, а в душе стыдясь самого себя, — что скорее я мог бы ревновать!

— В таком случае, — заявила Эрсилия, — я тоже остаюсь на месте.

Казалось, это было поводом для всех четверых пошутить и блеснуть остроумием. Уже понемногу заполнялся партер, и разговоры, особенно женские, вертелись вокруг туалетов и модных летних шапочек, похожих на чулок, которыми на этом последнем в сезоне дневном представлении пестрели ложи и кресла. Все это продолжалось до тех пор, пока не погасили свет, не вспыхнули огни рампы, не началось движение на сцене и не раздался божественный голос Беллинчони, покрывающий хор: