Геннадий Михайленко - Тюрьма №8

Оглядевшись по сторонам, новенький обычно спрашивает, обращаясь как бы ко всем присутствующим:

– Здорово, мужики, куда можно кинуть баулы?

– Вон свободная нара, бросай туда, – раздается ответ из угла камеры,

– Ты сам откуда?

Положив вещи, новенький ответил,

– Гомельский, с ветки (район в Гомеле). По 139 дали десять лет.

– Так ты соскочил, оживает кто-то из постояльцев,

– Вон Васе пятнашку выкатили, – кивнул он в сторону мужичка тихо примостившегося на лавке за общаком и делавшего вид, что читает газету.

– Может чайку заварим? – спросил новенький, доставая из сумки целлофановый пакет с чаем. Это несколько разряжало обстановку. Начиналась суета, кто-то набирал в кружку воду, кто-то стучал в дверь и просил «продольного», (так арестанты называли контролеров дежуривших на продоле), дать в камеру кипятильник. Коля, достал пакет с конфетами, после шмона их развернули и без обертки бросили в полиэтиленовый пакет, отчего они все слиплись и превратились в сплошную массу. Конфета к чаю – это роскошь, и ничего, что эту массу трудно назвать конфетами, пойдет с чифом отлично. Все, кто есть в камере рассаживаются за «общаком», стол достаточно длинный, что бы за ним сразу разместилось человек десять, с лавками по обе стороны. Неспешно все рассаживаются, в ожидании пока завариться чай, начинают неспешный разговор, как говорят за жили-были.

– Как там, гомельское СИЗО поживает, еще есть «движ» или легавые уже все поломали? – спросил мужик, лет тридцати пяти, сидящий напротив Николая.

– Да нет, еще нормально, «коней» гоняют, «малявы» ходят, пытаются конечно, то железные «кругали» по отбирают, то миски пластиковые. Там новый опер появился, Голомша кажется его фамилия, вот и старается.

Чай заварился и кружку пустили по кругу. Пока пили чай, можно осмотреться. Камера попросторней, чем в СИЗО и почище. Два больших окна, закрытых наглухо и зарешёченных мелкой сеткой внутри и «ресничками» с наружи, давали днем достаточно освещения. Двухъярусные нары в три ряда между ними стол с лавками, за которым сейчас пили чай. В углу параша или «долина» как ее тут называли. Отгорожена с одной стороны от камеры, но там, где дверь, нет ограждения и закрывается словно калитка, так что находящегося там видно. Перед дверью достаточно пространства, можно даже прохаживаться вперед-назад.

Закончив чаепитие, все расходятся по своим нарам, спать или лежать днем не разрешалось, контролер постоянно заглядывал в глазок и, если видел, что кто-то пытается спать, даже сидя, стучал дубинкой в дверь камеры и орал –«Не спать!». Поэтому в основном, все сидели за «общаком» или на краю нары. Время престает восприниматься, когда долго находишься в камере. Живешь от события к событию. Утром, подъем, потом разносят баланду, чай, который и чаем трудно назвать, так темное подслащенное пойло, кусок хлеба и кашу, потом разносят почту или приходят из канцелярии, дают ознакомиться с документами, полученными на имя осужденных из судебных и надзорных инстанций. Выход на прогулку, один час в день. Обед, варево из соленых огурцов или кислой капусты, да опять каша, с непонятным содержимым, что-то вроде остатков от птицы, с клювами и когтями, так что лучше не смотреть, да что-то вроде компота. Потом наступает относительное затишье и если по графику подошла очередь камеры, то всех выводят в душевую, раз в неделю. В камере висит под потолком динамик, включается контролером каждое утро на полную громкость. С утра гремит гимн Беларуси, потом пару песен, которые никогда не меняют и после до обеда читают правила внутреннего распорядка или как забирать труп осужденного из тюрьмы. Вначале очень тяжело привыкнуть, но со временем перестаешь обращать внимание. Где-то часов в пять начинают раздавать ужин. Ломоть черного хлеба и баланда темно коричневого цвета из селедки. Рыбу не чистят и варят целиком, она разваривается вместе с потрохами, отчего запах стоит несносный, а в мисках плавают вместе с костями рыбьи глаза, почему-то всегда всплывая зрачками вверх, словно смотря с сочувствием на поедателей этого жуткого варева. Кто-то в шутку назвал их – «эти глаза напротив». И если в СИЗО можно было держаться на передачах, то в тюрьме уже такой возможности не было и приходилось хлебать это дерьмо, чтобы хоть как-то выжить. Отбой и выключают свет в камере, все должны занять спальные места. Остается светить только в пол накала лампочка, она находится в вентиляционном отверстии под самым потолком, называют ее «луна» из-за тусклого красноватого света или из-за того, что светит зекам всю ночь, словно луна. Вот так и проходят, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем и годы. Иногда в однообразных днях, случайно встречаются старые знакомые или кто-то кто знаком со знакомыми и тогда время летит быстрей за воспоминаниями. Воображение в тюрьме очень обостряется и словно уносит из этих стен в прошлую жизнь. Только ночью можно остаться наедине с самим собой и своими мыслями. Днем это невозможно. Постоянно находишься под надзором или контролёров, или сокамерников.