Майя Луговская - Триптих

Он вошёл, и всё во мне заликовало. Сразу, не зная меня, в первый раз ведь увидел, пошёл прямо ко мне, никого не замечая, взял обе мои руки и поцеловал сперва одну, потом другую. Я подумала: вот он, наконец! Мы недолго оставались со всеми и ушли. Он вёл меня по улице, как будто так и надо, обнял и вёл. Потом остановил машину какую-то, не такси, и привёз к себе. С тех пор не видела его десять дней, ждала, что позвонит сам, наконец звоню. Он:

«Лапынька, детынька, я очень пьян. Знаешь, прийму сейчас холодный душ и встретимся с тобой. Хочешь?» Молчу. Он: «Аллочка?» Молчу. «Галя?! Нет? Валюша?» Говорю: «Нет». — «Лариса, золотко!»

Бросила трубку.

Снег это радость, это чистота, и в каждой снежинке целый мир. Я готова плакать, когда он тает. И как он грязнится, снег, здесь в городе. А у нас что? Пески. Я шла переулком, и снег лежал, его было так много, и он заглушал шаги, и так было тихо, и так светло от чистоты и белизны, и ночью светло.

Конечно, ничто не раздражает так, как чужой телефонный разговор, да ещё если он бесконечный. Танечка всё время злится на меня, что я подолгу разговариваю. Но если уж сама засядет, то можно лопнуть. Ей можно, а мне нельзя. Логика железная. И так во всём.

Наверное, не надо было, чтобы я родилась. Папе с мамой это не надо было в первую очередь. Если бы я была им нужна, разве они бы согласились, чтоб я уехала. Ощущать себя в будущем, будущее в себе. Что это значит? Мне кажется, что я жила и всегда буду жить. Форма? Ну этого я не знаю.

Танечка уверена, что очень современна. Дружит с молодёжью, это она так считает, что дружит. Как люди ничего в себе не понимают. Ведь и молодёжь в её воображении совсем не такая, какая есть, а такая, как ей хочется, какую она себе выдумала. И её аспиранты, студенты делают вид, что дружат с ней как с ровесницей. Дудки. Ничего подобного. Я видела, как они приходят к ней домой на консультации. Обман сплошной, двойной обман. Мне, может быть, её больше всех жалко. Танечка считает, что она их очень любит. А по-моему, она любит только себя. Я знаю, что и меня она не любит. Наверное, вообще не знает, что это такое кого-нибудь любить. Потому-то мне и жаль её, а Лёшка не пони мает. Я ему пытаюсь внушить. Он хороший, но слишком большой материалист.

Подумаешь, знаний у неё много, а кому они нужны, чужие знания, ими не попользуешься. Каждый сам знания приобретает. Они не твои, это даже не чужие деньги, их хотя бы можно украсть. А то и бабушка моя взялась меня учить. Вот бабушку мне совсем не жаль, потому что бабушка в доме — власть.

В нашем городе, по-моему, есть тайное общество, правда, у собак. Я часто наблюдала, как по утрам, они возвращаются откуда-то озабоченные, возбуждённые, что-то обсуждают между собой. Когда я их встречала стаями по утрам, маленьких и больших, лохматых и гладкошёрстных, мне всегда казалось, что они возвращаются именно с какого-то тайного совещания, и очень завидовала им. А что? Может быть, и так. Мне говорили, по ночам они охотятся в песках, но что мы, люди, знаем вообще? Только воображаем о себе очень много.

Что я такого плохого сделала? Ведь всем этого так хотелось — моего института. Я бы ничего и не выдумывала, никогда бы не обманывала. Разве это легко? Но уж раз все вы так хотели, волновались, переживали, то ради вас я и пошла на это, и всё разыграла. А теперь меня же обвинят. Я хотела только, чтобы все успокоились. Обо мне ведь никто не подумал. Дали бы хоть осмотреться в Москве, никуда не гнали. Может, я и устроилась бы на какой-нибудь завод и ещё как бы хорошо работала. Нет, подавай всем институт. Ну и получилось. Никто никого не может понять, и главное даже не хочет. А вот я всех хочу, и за это меня же осуждают.

Почему они вообразили, что во мне много всяких талантов? Наверное, потому, что так им всем хотелось. Мне даже как-то стыдно становилось, когда меня нахваливали. Особенно Танечка, она так и попалась на эту приманку, даже жалко её. Московской сенсации ждала, воспитала гения. Флоренский, он, конечно, мне сразу сказал: «Всё это дилетантство, пока». Да и вообще-то ничего не будет. Молодец! Хоть он и большая сволочь. Я понимала, им всем надо козырять мной. А я не хочу, назло.

Что касается Флоренского, то пусть у него успех и деньги, меня это мало волнует. Даже, как бы это сказать, может, не было бы у него ничего, мне бы с ним было интересней. Успех надо удерживать, а это скучно, и люди, его удерживающие, сами делаются скучными. Пошёл он к чёрту. Слишком много воображения, а у меня молодость.

Самолюбие? Нет. Его и не было никогда, всё, что я делаю, происходит не от него, скорее напротив.