Уильям Фолкнер - Когда я умирала

-- Могу спорить, эту ему папаша Лон не за так отдал.

-- Да, -- говорит Квик. -- Папа ему продал. -- А повозка едет дальше. -Они, поди не слышали про мост, -- говорит Квик.

-- А что они тут делают? -- спрашивает Маккалем.

-- Да, видно, жену похоронил и отпуск себе взял, -- Квик говорит. -- В город, видно, едет, а Таллов мост у них залило. И про этот, значит, не слышали?

-- Тогда им лететь придется, -- я говорю. -- Думаю, что отсюда до устья Ишатовы ни одного моста не осталось.

Что-то у них было в повозке. Но Квик ездил на заупокойную службу три дня назад, и нам, конечно, в голову не могло прийти ничего такого, -- ну разве поздновато из дому отправились да про мост не слышали.

-- Ты бы им крикнул, -- говорит Маккалем. Черт, на языке вертится имя.

Квик крикнул, они остановились, он пошел к повозке и объяснил. Возвращается вместе с ними. Говорит: "Они едут в Джефферсон. Возле Талла моста тоже нет". Будто мы сами не знаем, и нос как-то морщит, а они сидят себе -- Бандрен с дочкой и малец спереди, а Кеш и другой, про которого судачат, на доске у задка, и еще один на пятнистом коньке. Наверно, они уже принюхались: когда я сказал Кешу, что им опять придется ехать мимо Новой Надежды, и как им выгодней поступить, он только одно ответил:

-- Ничего, доберемся.

В чужие дела лезть не люблю. Каждый пусть сам решает, как ему быть, -такое мое мнение. Но когда мы с Речел поговорили о том, что специалист покойницей их не занялся, а у нас, мол, июль, и все такое, я пошел к амбару и хотел про это с Бандреном поговорить.

-- Я ей дал обещание, -- он мне в ответ. -- Она так решила.

Я заметил, что ленивый человек, которого с места не стронешь, если уж двинулся, то пойдет и пойдет, как раньше сидел и сидел, -- словно бы ему не так противно двигаться, как тронуться и остановиться. И если появляется трудность, мешает ему двигаться или сидеть, он этой трудностью даже гордится. Анс сидит на повозке, сгорбившись, моргает, мы рассказываем ему про то, как быстро моста не стало и как высоко вода поднялась, а он слушает, и, ей-богу, вид у него такой, как будто гордится этим, как будто он сам сделал наводнение.

-- Значит, такой высокой воды вы никогда не видели? -- говорит. -- На все воля Божья, -- говорит. -- К утру она вряд ли сильно спадет.

-- Ночуйте здесь, -- я говорю, -- а завтра с утра пораньше отвезете к Новой Надежде.

Мне этих мулов отощавших стало жалко. А Речел я сказал: "Ты что же, хотела, чтобы я прогнал их на ночь глядя, за восемь миль от дома? Что мне было делать-то? -- спрашиваю. -- Всего на одну ночь -- поставят ее в сарае, а на рассвете уедут".

Ну, и говорю ему:

-- Оставайтесь здесь на ночь, а завтра пораньше везите обратно к Новой Надежде. Лопат у меня хватит, а ребята поужинают и могут заранее вырыть, если захотят, -- и вижу, его дочка на меня смотрит. Если бы у ней не глаза были, а пистолеты, я бы сейчас не разговаривал, -- прямо прожигают меня, честное слово. А потом пришел к сараю, -- они там расположились, -- слышу, дочка говорит, не заметила, как я подошел. Говорит:

-- Ты ей обещал. Она не хотела умирать, пока ты не пообещал. На твое слово понадеялась. Если обманешь ее, Бог тебя накажет.

-- Никто не может сказать, что я не держу слово, -- Бандрен отвечает. -- У меня душа всем открытая.

-- Какая у тебя душа, не знаю, -- она говорит. Говорит быстро, шепотом. -Ты ей обещал. Должен сделать. Ты... -- Потом увидела меня и замолчала; стоит. Если бы они были пистолетами, я бы сейчас не разговаривал. Ну, и опять завел про это речь, а он говорит:

-- Я ей дал обещание. Она так хочет.

-- Но мне сдается, для нее же лучше, если мать похоронят близко, и она сможет...

-- Я Адди дал обещание, -- он говорит. -- Она так хочет.

Тогда я сказал, чтобы закатили ее в сарай, потому что дождь опять собирается, -- а ужин скоро будет готов. Но они входить не захотели.

-- Благодарствую, -- говорит Бандрен. -- Мы стеснять вас не хотим. В корзинке у нас кое-что есть. Мы обойдемся.

-- Ну, раз ты так печешься о своих женщинах, -- говорю, -- я тоже пекусь. Когда мы есть садимся, а наши гости за стол не идут, моя жена считает это за оскорбление.

Тогда его дочка пошла на кухню помогать Речел. А потом Джул ко мне подходит.

-- Конечно, -- я говорю. -- Натаскай ему с сеновала. Мулов накормить и ему дай.

-- Я хочу тебе заплатить, -- говорит.

-- За что? -- спрашиваю. -- Что же я, человеку корма для коня пожалею?

-- Я хочу тебе заплатить, -- он говорит; мне послышалось: "лишнего".

-- Чего лишнего? -- спрашиваю. -- Он что, зерна и сена не ест?

-- За лишний корм. Я даю ему больше и не хочу, чтобы он у чужих одалживался.