Теодор Фонтане - Эффи Брист

-- Поправляйся скорее, Эффи, а счастье еще придет,-- конечно, не старое, а какое-нибудь новое. Слава богу, счастливым можно быть по-разному. Уж что-нибудь мы для тебя придумаем!

-- Вы так добры ко мне. А я испортила вам жизнь и прежде времени состарила.

-- Ах, моя дорогая Эффи, не будем говорить об этом. Когда это случилось, я тоже так думала. А теперь я вижу, что наша тихая жизнь куда лучше суеты прежних дней. Вот поправишься совсем, поедем путешествовать. Ведь когда Визике предложил поехать в Ментону, ты была очень больна, раздражительна, и ты правильно говорила тогда о проводниках и официантах. Но теперь твои нервы окрепли, и тебя больше не будут раздражать такие вещи; ты только посмеешься над выходками и завитыми волосами кельнеров. Зато мы увидим синее море, белые паруса и скалы, поросшие красными кактусами. Я, правда, никогда не видела этого, но представляю себе это именно так. Мне тоже хочется увидеть все это своими глазами.

Так прошло лето. Ночи падающих звезд были уже позади. В пору этих ночей Эффи подолгу сидела у открытого окна, часто за полночь, смотрела и не могла насмотреться.

-- Я никогда не была доброй христианкой. И я не знаю, откуда мы явились, может быть, правда с неба, а потом, когда все пройдет, снова вернемся туда, наверх, к звездам или даже выше еще. Не знаю и знать не хочу, но меня тянет туда.

Бедная Эффи, ты слишком много смотрела на чудеса небосвода, слишком долго раздумывала о них, и вот в результате прохладный ночной воздух и туман, поднимавшийся над прудом, снова уложили тебя в постель. Когда пришел Визике и осмотрел ее, он отвел Бриста в сторону и сказал:

-- Теперь уже ничего не поделаешь. Будьте готовы ко всему: скоро все кончится.

Он оказался прав, и через несколько дней -- было еще не поздно, вероятно, часов около девяти, -- вниз спустилась Розвита и сказала госпоже фон Брист:

-- Сударыня, госпоже-то моей очень плохо; она все шепчет что-то, словно молится. Я не знаю... Мне думается... она помирает.

-- Она хочет поговорить со мной?

-- Она этого не сказала, но, кажется, да. Вы же знаете, какая она -- не хочет никого беспокоить, боится испугать вас. Но вы все-таки пойдите.

-- Хорошо, Розвита,-- сказала госпожа фон Брист,-- я сейчас приду.

И, прежде чем часы стали бить, она поднялась по лестнице и вошла в комнату Эффи. Эффи лежала у раскрытого окна в шезлонге.

Госпожа фон Брист пододвинула к ней маленький черный стул со спинкой из черного дерева и позолоченными перекладинами, села и взяла ее руку.

-- Ну, как ты себя чувствуешь, Эффи? Розвита говорит, у тебя жар.

-- Ах, Розвита всего боится. Я вижу по ней: она думает, что я умираю. Я не знаю, может быть, это и так. Но она полагает, что всем это так же страшно, как ей.

-- А ты разве не боишься умереть?

-- Нисколько не боюсь, мама.

-- А ты не обманываешь себя? Ведь жить хотят все, особенно молодые. А ты еще так молода, моя милая Эффи!

Эффи помолчала, потом снова сказала:

-- Ты знаешь, я прежде мало читала; Инштеттен всегда удивлялся этому и был недоволен.

В первый раз за все это время она произнесла имя Инштеттена. Это произвело на маму сильное впечатление: она поняла, что это конец.

-- Мне показалось, -- промолвила госпожа фон Брист, -- ты мне что-то хотела рассказать.

-- Да, ты вот говоришь, что я еще так молода. Конечно, я еще молода. Но это не важно. Однажды вечером (мы еще были тогда очень счастливы) Инштеттен читал мне вслух -- у него были очень хорошие книги. И вот он прочел тогда: "Какого-то человека вызвали из-за праздничного стола, а на другое утро он спросил: "Что же было потом?" Ему ответили: "Да ничего особенного; вы как будто ничего интересного не пропустили". И эти слова мне запомнились, мама. Нет ничего страшного в том, если и меня вызовут из-за стола немного пораньше.

Госпожа фон Брист молчала. Эффи приподнялась немного повыше и сказала:

-- Да, мама, раз мы заговорили о прошлом и об Инштеттене, мне нужно тебе что-то сказать.

-- Тебя это взволнует.

-- Нет, нет, облегчить душу еще не значит разволноваться. Наоборот, это успокаивает. Мне хочется сказать, что я умираю, примирившись с богом, с людьми, примирившись и с ним.

-- А разве в душе ты с ним враждовала? Ведь если говорить правду, прости мне, моя дорогая Эффи, но ведь это ты была причиной всех ваших страданий.

Эффи кивнула.

-- Да, мама. И очень грустно, что это так. Но когда начался весь этот кошмар, а потом, наконец, эта история с Анни,-- ты помнишь? -- я изменила свое мнение и стала считать, что это он виноват, потому что он поступал всегда рассудочно и трезво, а в конце концов, и жестоко. И я проклинала его.