Ричард Форд - Рассказы

- Ты что? - говорит отец; он стоял лицом к лицу с Вуди, прямо-таки лицом к лицу, и голос у него был сдавленный, точно ему трудно говорить. - Ты что себе думаешь? Ты что, совсем ничего не соображаешь?

Вынул из куртки револьвер, ткнул Вуди в подбородок, в мягкую выемку под ним, да так, что лицо Вуди задралось, но руки не вскинулись, кулаки не сжались.

- Не знаю, что с тобой сделать, - говорит отец. - Ума не приложу, что с тобой сделать. Просто-таки ума не приложу.

Впрочем, мне казалось, он хотел только продержать Вуди вот так вот здесь, а там что-то да и переломится или он сумеет забыть всю эту историю, а ничего другого сделать и не хотел.

Отец взвел курок и еще сильнее вдавил ствол во впадинку под подбородком Вуди, дышал ему в лицо; мама стояла в круге света с чемоданом, взгляд ее был прикован к ним, мой - тоже. Так прошло, должно быть, с полминуты.

Тут мама и говорит:

- Джек, хватит, кончай это. Хватит.

Отец сверлил Вуди взглядом - казалось, он хочет вынудить Вуди что-то предпринять: пусть тот стронется с места, повернется к нему спиной, сделает что-то, что угодно, лишь бы покончить с этим, и тогда отец и сам положит этому конец. Отец глаза сощурил, зубы сцепил, губы раздвинул - изобразил улыбку.

- Ты чокнутый, да? - говорит отец. - Ты, чтоб тебя, чокнутый, вот ты кто. Ты ее любишь, и ты тоже. Да? Да, чокнутый? Да? Скажи, любишь ее? Скажи, что любишь! Скажи, что любишь, и, если так, я вышибу твои поганые мозги .

- Коли на то пошло, - Вуди говорит. - Нет. Коли на то пошло.

- Не любит он меня, Джек. Будет тебе, - говорит мама. Она если и волновалась, то не подавала виду. И опять покачала головой - дала мне знак. Она, я так думаю, не думала, что отец пристрелит Вуди. И Вуди, я думаю, так не думал. Никто, я думаю, так не думал, кроме самого отца. Зато он, я думаю, так думал и обмозговывал, как к этому приступиться.

Вдруг отец как крутанется - блестят мать глаза, бегают, но револьвер от Вудиного лица не отнимает. Испугался, я так думаю, испугался, что делает не то, и все испортит, и выйдет только хуже, и ничего взглядом он этим не добьется.

- Уходишь, - кричит он ей. - Вот почему ты вещички собрала. Проваливай. Давай, давай.

- Джеки утром идти в школу, - говорит мама; голос нисколько не повысила. И, ни слова не сказав никому из нас, подхватила чемодан, вышла из круга света и, обогнув угол, скрылась в зарослях диких маслин, рядами убегавших в пшеничное поле.

Отец оглянулся, посмотрел на меня - я стоял, где стоял, на гравии, - его, похоже, удивило, что я не пошел вслед за мамой к Вудиной машине. Но я тогда и думать об этом не думал - позже, было дело, думал. Позже думал: что бы мне уйти с ней - глядишь, у них тогда все решилось бы иначе. Только я с ней не ушел.

- Уверен, что уберешься подобру-поздорову, так надо понимать, господин хороший? - говорит отец; они с Вуди стояли лицом к лицу. Он и сам уже чокнулся. Да и кто б не чокнулся на его месте. Ему, должно быть, казалось, что ему уже ни с чем не совладать.

- Хотелось бы, - говорит Вуди. - Хотелось бы подобру.

- А мне хотелось бы придумать, как тебя достать, - говорит отец и сощурил глаза. - Только ничего не придумывается. - Мы услыхали, как захлопнулась где-то в темноте дверца Вудиной машины. - Думаешь, я дурак? - говорит отец.

- Нет, - говорит Вуди. - Ничего такого я не думаю.

- Думаешь, ты важная птица?

- Нет, - говорит Вуди. - Да нет же.

Отец опять сощурился. Видимо, с этой-то минуты он и стал превращаться в другого - другого, незнакомого мне человека.

- Ты откуда?

Тут и Вуди закрыл глаза. Долгим вздохом втянул, выпустил воздух. Можно подумать, что этот вопрос Вуди почему-то был тяжелее всего прочего, что такого вопроса он уж никак не ожидал.

- Из Чикаго, - говорит Вуди, - из тамошнего пригорода.

- Родители живы? - говорит отец, а сам свой большущий вороненый револьвер так и не отнял от Вудиного подбородка.

- Да, - говорит Вуди. - Да, сэр.

- Жалко, - говорит отец. - Жалко, они ведь узнают - как не узнать, - что ты за фрукт. Я так думаю, им давным-давно до тебя нет дела. Я так думаю, они оба желали бы тебе сдохнуть. Ты про это не знал. А я знаю. Вот только помочь им ничем не могу. Придется кому-то другому тебя прихлопнуть. А я и думать о тебе больше не хочу. Вот так-то.

Уронил руку с револьвером, стоял смотрел на Вуди. Не попятился, просто стоял ждал, а чего ждал - не знаю. Вуди с минуту постоял, потом конфузливо покосился на меня. Я опустил глаза, это я знаю. Что мне еще оставалось делать. Притом, помню, я подумал, не разбито ли сердце Вуди и что все это для него значит. Не для меня, мамы или отца. А для него, оттого что именно он почему-то скинут со счетов, он в недолгом времени останется в одиночестве, он совершил поступок, о котором однажды еще пожалеет, и около него не будет никого, кто сказал бы ему: мол, да ладно, мы не держим на тебя зла, чего в жизни не бывает.