Жорж Экоут - Из мира «бывших людей»

– Завтра я объясню всё директору. Сказал я им и подходя к Варрэ, произнёс:

– Пока пойдём ложиться, мой мальчик!

Я вызвался проводить его до комнаты. Они не ждали этого. Несмотря на мои протесты, они настаивали на том, чтобы снова посадить его в тот же карцер, откуда «обойщик» извлёк его только для своих новых инквизиционных выдумок.

Они потащили нас каждого, в разную сторону. Одно и то же предчувствие охватывало наши сердца. Увидимся ли мы где-нибудь? Нам так хотелось поцеловать друг друга, в первый и единственный раз. Наши уста ждали друг друга. Мои, в особенности, рвались запечатлеть на устах опозоренного юноши прощальный поцелуй.

Мы протянули друг другу руки. Тюремщики быстро унесли Варрэ под своды, ведущие к арестантскому помещению. Мы обменялись взглядом, в который мы вложили всё, что мы чувствовали по части ненасытной человеческой солидарности.

На другой день, с раннего утра, перед умыванием и утренней едой, меня позвали к г. Туссену.

Дело пошло очень гладко. Меня увольняют, меня выгоняют. Они причинили бы мне даже неприятность, если б не боялись общественного суда, скандала, который мог бы привлечь внимание прессы на эту колонию… Благотворительности.

– Ах! сударь, как я ошибся в вас, говорил мне директор. Вы уедете сейчас же. Ваши вещи уже положены в мой экипаж, который свезёт вас на вокзал.

Он вынул часы.

– Поезд идёт в десять часов; вы успеете.

– Я хотел бы проститься с детьми… виноват – с номерами…

– Только этого недостаёт! Разумеется, с целью поддержать в них тот дух лицемерного непослушания, который вы им вбивали в голову, и, может быть, чтобы поставить всё на карту и возбудить их до крайностей.

Напротив, сударь, чтобы убеждать их к послушанию… Может быть, эта попытка не будет бесполезной, если верить смутному предчувствию.

– Нет, тысяча раз, нет. Оставим это.

Я намеревался выйти, когда вдруг один сторож вбегает в приёмную, не постучав в дверь, и весь, задыхаясь, говорит:

– Господин директор… Скорее!.. Скорее!.. Старшие возмутились. Они подожгли двери карцера, чтобы освободить № 118-й… Пожар угрожает целому крылу замка с этой стороны… И вашему дому… Разбойники собираются в столовой… Они хотят всё сжечь, всех убить, если им не вернут… этого… этого… человека! Они рычат во всё горло: «нам нужен Паридаль!..»

Действительно, несмотря на пронзительные звуки тревожных рожков, я слышу моё имя вместе с криками «ура», чередующимися с шиканьем и свистом.

Г. Туссэн, бледный или скорее зелёный, смотрит на меня с таким взглядом, который он хотел бы, разумеется, наделить силою гильотинного ножа:

– Это мы увидим! говорит он.

Как все трусы, он прибегает сразу к крайним мерам.

– Хорошо! Солдаты уже вызваны! Их ружья заряжены!.. Пусть окружают!.. Пусть стреляют прямо в толпу!..

– Сударь, закричал я, вы не сделаете этого! Ведь это убийство детей! Ах! Это было бы ужасно! Ради Бога, позвольте мне выйти к ним. Я отвечаю за их покорность. После вы сделаете со мною всё, что хотите.

– Вам! – прокричал он. – (Сколько угрозы было в этом слове вам! ) Если б Богу было угодно, чтобы вы не вступали ногой в Поульдербауге!.. Спешите уехать, прежде чем кто-либо захотел бы свести с вами счёты… Пролитая кровь падёт на вашу голову!

– Скорее на вашу!

Я спешу к двери, решаясь пользоваться моей свободой, чтобы соединиться с Варрэ и его товарищами, попытаться спасти их или погибнуть, стоя во главе их.

Но в ту минуту, когда я переступаю порог, директор, угадывая, разумеется, мои намерения, одумывается, а приход других воспитателей придаёт ему немного смелости:

– Арестуйте этого человека! – приказывает он им, указывая на меня. Он ответит за состояние нашего бедного Добблара, а также за несчастья, которые падают на нас…

И прежде чем я приготовился к их нападению, тюремщики толкают меня в соседнюю комнату, и запирают за мной дверь на ключ.

Оттуда я слышу, как шум увеличивается. Крики приближаются. Мятежники не перестают звать меня. Мне кажется, что я различаю голос Варрэ. Рожки издают тревожные звуки, быстрые, как ржание. Тишина! Раздаются требования!

– Сдавайтесь!

– Никогда!

Ружейные выстрелы. Крики. Бешенство усиливается. Ещё несколько ружейных выстрелов. Продолжительные стоны. Затем полная тишина…

Слыша эти звуки, я бросаюсь, я кричу, я прыгаю, как бешеная пантера, у массивной дубовой двери: она могла бы устоять против удара стенобитных орудий; я только ломаю себе ногти и кровь течёт у меня из пальцев. Я бросаюсь к окну, я разбиваю стекло, но за ним есть железная решётка: все эти комнаты укреплены, как тюрьмы.